Больше, чем страх

Зал был совершенно пуст. Ближе к ночи клуб заполнится посетителями: смуглыми мексиканцами и их сеньоритами с гибкими станами и ярко накрашенными губами. Они будут веселиться и танцевать на площадке, и будет на той площадке яблоку негде упасть... Но сейчас здесь царила тишина. Слева от меня находилась такая же задрапированная тканью низкая арка, которая вела в Персидский зал. Перед тем как войти в нее, я сунул руки в карманы своего плаща. В правом у меня лежал пистолет, в левом — спичечный коробок с репродукцией картины Веласкеса. Под мышкой я держал сложенную газету, в которой находились отчет капитана Эмилио и медицинское заключение. Сердце мое колотилось то ли от воздействия ядовитых паров, которыми я надышался в квартире Амадора, то ли от тревожного предчувствия. Глубоко вздохнув, я пригнулся и, раздвинув занавески, шагнул в арку. В Персидском зале оказалось еще темнее, чем в Марокканском.

Этот зал представлял собой длинную, словно коридор, комнату, вдоль стены которой справа располагались пять кабинетов. Как сказал Эмилио, встреча с курьером должна была состояться в самом дальнем из них, пятом от входа. На всех кабинетах, кроме последнего, занавески были отдернуты, и мне в почти кромешной тьме все же удалось разглядеть их незатейливое убранство: все те же низкие, овальной формы столики да плоские подушечки для сидения. На пятом кабинете газовые занавески были задернуты, на них подрагивали отблески пламени горевшей в нем свечи.

Если тот, кто пришел на встречу, меня никогда не видел, возможно, все пройдет нормально, подумал я, но если этот курьер знает меня или ему известен хотя бы мой словесный портрет — дела мои плохи. Вынув из кармана пачку сигарет, я вытряхнул из нее одну, переложил спичечный коробок в правый карман, туда, где лежал пистолет, и направился в конец зала.

Раздвинув левой рукой занавески, я вошел в кабинет и остолбенел. Только через пару секунд с моих губ сорвался возглас удивления:

— Бог мой, Моник!

Глава 14

Я тупо уставился на сидевшую в трех футах от меня девушку. Мне было достаточно протянуть руку, чтобы коснуться ее волос, провести пальцами по ее чувственным губам, которые я целовал прошлой ночью, губам, шептавшим мне в темноте нежные слова.

Моник молчала, и по выражению ее красивого личика, освещенного загадочным светом свечи, можно было понять, что и она удивлена не меньше. В горле у меня внезапно пересохло, в желудке все перевернулось. Первая мысль, которая пришла мне в голову, была: «Почему я раньше не заподозрил Моник?» Для подозрений у меня были все основания. Я знал, что она познакомилась с Баффингтонами два месяца назад, то есть вскоре после того, как доктор провел свои эксперименты на обезьянах, которые закончились неудачно, что все это время она постоянно находилась с доктором и его дочерью, вместе с ними приехала в Мексику и знала обо всех их перемещениях по стране.

Тут я неожиданно вспомнил и другое: в меня стреляли или преследовали почти каждый раз, когда я или только что расстался с ней, или недавно встретился. Вот и прошлой ночью, после того как я забрал ее из отеля «Дель Прадо», за нами увязалась машина. Должно быть, Моник успела звонков из своей спальни кого-то предупредить. Я вспомнил, как она, убегая от погони, делала все, чтобы хоть ненадолго задержать нас: то и дело падала, останавливалась.

Наконец я снова обрел дар речи. Я мучился, не зная с чего начать, но потом все же вспомнил, зачем пришел в клуб.

— Как давно мы не виделись, — выдавил я.

Слова пароля уже не казались мне такими наивными и мелодраматичными.

Девушка кончиком языка провела по губам и прикусила нижнюю губу. Затем, словно ей не хватало воздуха, поднесла ладонь к горлу и будто автоответчик произнесла:

— Всего десять дней.

— Мне кажется, больше, — ответил я и тут же почувствовал тошноту.

Голова снова начала кружиться. Я вставил сигарету в рот, чиркнул спичкой и положил спичечный коробок на столик перед девушкой картинкой вверх.

На какое-то время на ее лице застыла растерянность, было видно, что она колеблется. Наконец Моник вытянула перед собой левую руку, медленно разжала кулак, и я увидел на ее ладони обрывок наклейки от спичечного коробка с частью руки дона Антонио и головы собаки.

— Я не... Я и не подозревала... — начала она, и конец ее фразы повис в воздухе.

Голос ее звучал безжизненно, вяло, как спросонья.