Больше, чем страсть

– Нет, – вздохнул снова дед, – у нас с Леной была самая обычная бытовая история. Учились в институте, я на год старше, встретились на танцах, сексуальное влечение возникло. Потом оказалось, что она ждет ребенка, женились совсем молодые, мне восемнадцать, ей семнадцать. Надо было Тоню растить, институт оканчивать, а вдвоем выживать всегда легче, да и родители помогали, и мы вроде как и семья. Я к ней хорошо относился, но любви у нас не было никакой – ни бытовой, ни возвышенной, но мы оставались хорошими друзьями. А потом Лена заболела.

– А ты ей изменял? – немного стесняясь, все же спросила Надюшка.

– Изменял, – честно признался дед. – Она ведь долго болела, – не стал больше ничего объяснять он.

– А мои родители, у них любовь была? – первый раз Надюха спросила об отношениях своих родителей.

– Да с самого начала стало ясно, что они абсолютно не подходят друг другу и ничего в их отношениях, кроме секса шалопутного и вредности характеров обоих, и нет, – возмутился дед.

– То есть они тоже поженились, потому что я должна была родиться?

– Ничего подобного! – ворчал Максим Кузьмич. – Сначала страсти кипели, потом назло обеим семьям поженились, потом ты родилась. А там уж… – Он безнадежно махнул рукой.

– А у тебя с Ривой? – продолжала расспрашивать Наденька. – Любовь? Та самая?

– Надеюсь, – признался Максим Кузьмич. – Очень надеюсь, что та самая. А вот, что касается тебя, – перевел он разговор на внучку, – подумай хорошенько, очень хорошенько подумай, разберись в себе: какая у тебя любовь к этому Казарину. Сильное физическое влечение, желание, чтобы он был только твой и только с тобой, обычная бытовая химия? Или ты любишь его таким, какой он есть, вне зависимости, с тобой он или с кем другим, обидел ли он тебя, увидитесь вы еще, встретитесь в жизни или нет, прощаешь его и «не ищешь своего»?

– И если я это пойму, мне станет легче? – тихо спросила Надя.

– Если твое чувство – просто сильное сексуальное влечение, то и хорошо, что расстались, значит, пройдет, перестанет болеть, встретишь другого парня. И легче станет. А если настоящее, глубокое, то, значит, будешь любить Казарина всю жизнь, хоть и построишь семью с кем-то другим. И никто не сказал, что это плохо – такие чувства возвышают, очищают и часто помогают творить нечто прекрасное. Вот ты и подумай, Нюшенька. Крепко подумай и постарайся, пока думаешь, не обвинять его ни в чем.

Надежда встала и подошла к окну, вглядываясь в дальний лес за рекой.

Она тогда несколько дней ходила по поселку и окрестностям, гуляла и думала, думала. Размышляла. Переодевалась как-то утром, наткнулась на свой выключенный телефон и удивилась – совсем про него забыла, настолько ей сейчас разговоры с людьми казались лишними, даже чуждыми какими-то – вне ее мира. Дед и Рива, приехавшая тем же вечером, оберегали ее, заботились, чувствуя Надино состояние. И не мешали думать, разбираться в себе и залечивать рану, помогая тонко и ненавязчиво. И никого ей больше и не надо было. Но Надя вдруг вспомнила про Ольгу Павловну и устыдилась – уж ей-то, наверное, следовало сказать, что все в порядке, а то сбежала, записку какую-то дурацкую написала, и все. Девушка включила телефон, поставила его на зарядку и позвонила. И расплакалась тихонько, когда услышала ужасно обеспокоенный голос Ольги Павловны:

– Девочка, как ты, что с тобой?

– Со мной все в порядке, – поспешила уверить Надя, а у самой горло дрожало от сдерживаемых рыданий. – Я с родными. Они меня тут… оберегают, заботятся.

– Ты не больна? Здорова? – расспрашивала женщина.

– Да, – переведя дыхание, сказала через силу Надюшка.

– Ты плачешь, что ли?

– Уже нет, – усмехнулась сквозь слезы она.

– Вернешься? – осторожно задала вопрос Ольга Павловна.

– Нет. – И не удержалась, спросила: – А как у вас там? Ну, я имею в виду… – И не смогла договорить.

– Он тебя ищет, – поняла и так Ольга Павловна, – и очень переживает.

– Это у него скоро пройдет, – холодно ответила Надя и попрощалась: – Ну все, Ольга Павловна, пока. Мне надо идти. Спасибо вам за все.

И снова выключила телефон, теперь уже окончательно. И ходила-бродила по округе, в поисках ответов в себе. А однажды забрела на маленькую поляну, которую окружали высокие стройные, заснеженные сосны, запрокинула голову вверх и увидела над вершинами деревьев кусок чистого-чистого, какого-то лазоревого неба и вздохнула всей грудью, и почувствовала благодать, и все поняла…

Тот разговор с Максимом Кузьмичом помог ей многое переосмыслить и увидеть в ином свете.

Надя больше никогда не видела Казарина до сегодняшнего дня, но частенько думала о нем, представляла, как они могли бы встретиться. Просто так думала, абстрактно, отвлеченно от действительности: понимая, что такого не может произойти никогда – они крутятся в разных пространствах, как в параллельных мирах, не пересекающихся в жизни.

Вот и пересеклись. Параллельные-то.

Словно пройдя некий портал невозможности, нарушая все законы мироздания, Казарин вышел из туманной неизвестности, фантастически материализовавшись в одном времени и пространстве с ней.