Больше, чем желание (ЛП)

— А ты всегда будешь мудаком, жалкий ублюдок. Ты умрешь в одиночестве, старый и злой, зная, что никому до тебя нет дела. И я буду ликовать, потому что мы все, наконец, освободимся от тебя и твоего яда. Я надеялся, что ты хоть чему-то к этому времени научился. Но ты все такой же самовлюбленный идиот, поэтому больше я на это не рассчитываю.

Я захлопываю дверь перед его носом и откидываю щеколду. Наконец-то он ушел из моей жизни, я должен быть счастлив. Но сейчас я просто чувствую себя истощенным и вывернутым наизнанку.

Я прислоняюсь лбом к двери и тяжело дышу. Я знаю, что должен повернуться и встретиться лицом к лицу с Кили, которая выйдет из спальни в любую секунду… Но я не могу отдышаться. Сердце колотится. Пальцы снова покалывают. Я не могу собраться с мыслями.

Я так сильно злюсь на то, что он на меня накинулся, что я все еще чувствую себя ребенком после всех словесных унижений этого старого ублюдка, что Кили увидит меня в самых слабых и худших моих проявлениях.

Нет. Нет! Блять, нет!

Я не могу этого вынести. Я вхожу на кухню и смахиваю бумаги со стола. Это не приносит никакого удовлетворения. Ничего не ломается, ничего не рушится. Если я разваливаюсь, все вокруг меня тоже должно развалиться. Черт.

Я ищу что получше. Прямо передо мной оказывается кофемашина. Да.

Я выдергиваю шнур из розетки, хватаю ее со стола и швыряю в дверь кладовки в другой стороне коридор. Она падает на пол бесполезной покореженной кучей. Вода из резервуара разбрызгивается по стенам и полу. После удара части машинки просто болтаются, некоторые детали валяются рядом, совершенно раздолбанные.

К несчастью, внутри меня все еще бушует океан ярости. Кипит, бурлит, шумит. Я оглядываюсь в поисках следующей жертвы. Микроволновка выглядит многообещающе. Эта хрень никогда нормально не работала, будет приятно преподать ей урок.

Но когда я вытягиваю шнур и обхватываю микроволновку руками, чтобы поднять, я чувствую мягкую руку на своем плече. И замираю.

Кили.

Я ставлю ее обратно на стол. Я не хотел, чтобы она видела меня с отцом. И не хотел, чтобы она видела меня в ярости. Стыд разливается по телу. Я закрываю глаза, желая провалиться на этом месте и никогда больше не существовать.

— Уйди. Дай мне побыть одному. Я не хочу говорить об этом.

Нежной рукой она берет мою руку в свою. Я знаю, что должен сопротивляться, но как я могу отказаться от того, чего так сильно хочу? Кого-то, кого я так люблю?

Я позволяю ей повернуть к себе мое лицо. Я все еще не могу смотреть на нее, но чувствую ее близость. Ее сочувствие. Ее нежность. Ее восхищение.

— Максон, я рядом, — она притягивает мое застывшее тело в свои объятия.

Я пытаюсь отдалиться. Не плакать. Не быть неудачником, которым видит меня мой отец.

— Тебе лучше уйти.

— Я не оставлю тебя в таком состоянии.

— Я не хочу, чтобы ты жалела меня. Не надо, — я закрываю глаза ладонями и отхожу от нее, пока не упираюсь спиной о барную стойку. — Черт возьми, не смей меня жалеть!

— Это совсем не то, что я чувствую. Маскон, посмотри на меня. Пожалуйста.

Я раздражен. Я не могу взять себя в руки. Не могу сосредоточиться. В груди перекликаясь с грустью бушует ярость. Я не могу вырваться, не могу выдернуть это из сердца. Оно просто сидит в глубине и душит меня.

Но ее голос вырывает меня из темноты, манит надеждой, добротой и обещанием.

Наконец я открываю глаза. Мигаю. Смотрю на нее.

— О, господи. Солнышко…

Глава 13

Кили обнажена. Каждый дюйм ее кожи бледный, сияющий, открытый. Она смотрит на меня голубыми глазами, наполненными не жалостью, а беспокойством. Желанием помочь и утешить. Она открылась мне, и словно говорит: я понимаю тебя, я с тобой.

Мой живот сжался в узел. Глаза жжет. Влага? Что она, черт возьми, со мной делает?

— Все хорошо, — это мягкое обещание в ее голосе практически ранит меня.

Я качаю головой, сначала медленно, но затем движение набирает обороты, и я снова и снова думаю о том, какой неправильной и ужасной была сегодняшняя сцена.

— Лучше бы ты этого не слышала.

Внезапно она обхватывает пальцами мои кулаки и целует мою сжатую челюсть. Я чувствую ее нежное прикосновение к живому, дышащему гневу внутри меня.

— Я знаю, — она уверяет меня. — И я знаю, что все, что он сказал, ужасно больно. Мне жаль. Действительно жаль. Но теперь я гораздо лучше все понимаю.

— Что понимаешь? Что я сломан? — слеза скатывается по моей щеке, а ярость заставляет мое сердце биться в бешеном ритме. — Ты и так это знала. Что хорошего в том, что сейчас ты увидела это изнутри?

Когда я мысленно прокручиваю каждое услышанное ею слово, моя кровь стынет от стыда. Слова моего отца — клеймо, очерняющее мою душу. Не существует способа унизить меня лучше, чем этот.

— Нет, это он сломан. А ты… — я слышу дрожь в ее голосе и рискую посмотреть на нее. Слезы льются из ее глаз, она кладет свою ладонь на мою щеку. — Ты выжил. Я так горжусь тобой.

Мои колени подгибаются, когда я слышу эти четыре слова. Всю свою жизнь я ждал, когда кто-нибудь скажет мне эту фразу.

Я сдерживаю слезы и пытаюсь контролировать голос.

— Он оставил на мне много шрамов.