Больше не приходи

Инна уселась на кровати с ногами, обняв пеструю подушку. Видно было, что это привычная и любимая поза. Достала сигареты, и Николай невольно отодвинулся к окну – он не любил табачного дыма. И не очень ловко было, что Инна, кажется, выбрала его в наперсники, хочет излить чувства. Излияния женщин слушать неловко. Инна наверняка об этом не задумывалась Она глубоко затянулась, откинула волосы и выпустила дым к потолку, изящно сложив губы трубочкой. Она снова, после недолгого утреннего замешательства, стала изящной.

– Что же будет?.. Здесь какие-то чужие люди, Игорь там, наверху, взаперти – ужасно! И еще предстоит... процедура. Кто-то будет копаться, во все полезет. Нельзя ли мне как-нибудь устроиться без этого всего?

– Нельзя, – покачал головой Самоваров.

– Но что, что говорить? Помогите, Николаша!

– Все надо говорить. Все, что знаете.

– Как все? – ахнула Инна.

– Правду, всю правду, ничего, кроме правды.

– Но как же? Николаша, вы многое знаете и понимаете... насколько это глубоко личное! Только мое! Ну, моя жизнь и Игорь...

– Знаете что, попробуйте рассказать сначала мне. Потом легче будет найти слова. И посмотрим, возможно, некоторые детали сообщать будет не обязательно...

– Да! Да! Да! Так лучше! Ужасно главное: я буду всюду у них фигурировать как любовница Игоря. Но вы свидетель – у нас другие отношения... были. С чего же начать?

– А с самого простого. Когда вы в последний раз видели Игоря Сергеевича живым? Спросят обязательно.

Это был грубый вопрос. Лицо Инны помертвело, и дым пошел ноздрями. Но она быстро справилась с собой:

– Часу в двенадцатом. Да, мы были не то что в ссоре, но в тот вечер не разговаривали... это, впрочем, не имеет отношения...

– Как знать...

– А, все одно! Вот что: Игорь собрался жениться. На одной случайной особе, дочке нефтяника. Не буровика, конечно, – из хозяев. Я была против. Нет, нет, не бабья ревность. Но выбор был чудовищный! Губительный! Для его искусства, разумеется.

– Вам было это неприятно?

– Нет, не то... Конечно, жестоко, конечно, несправедливо по отношению ко мне, хотя я никогда не лезла на особые роли. Никогда! Но вы бы видели это самодовольное лакированное ничтожество, бесконечно далекое от его жизни! Вы бы видели ее вульгарные бриллианты! Называйте, если хотите, это ревностью. Я его любила. Но еще больше любила его дар. У него уже был подобный нелепый брак. Вернее, оба его брака были нелепы. И вот – третья нелепость, третий раз те же самые грабли! Я говорила ему об этом, а он дулся, как ребенок. Я жалею теперь...

Ее брови сошлись страдальческим углом, нижние веки набрякли влагой, и Самоваров поспешил пресечь слезы возгласом:

– Вас спросят: что именно он делал в половине двенадцатого? Что собирался делать? Чем вы сами занимались в тот момент?

Слезы остались у Инны только в голосе:

– Он собирался писать... Да! Именно! Он думал о творчестве до последней минуты! А ему мешали! Все мы! Смысл его жизни...

Самоваров снова прервал ее:

– Не отвлекайтесь!

– Вы видели натюрморт со свечой? Он его собирался писать. Кажется, вместе с этой студенткой, Настей... Егор еще тут вертелся.

– Зачем?

– У него вечно проблемы, – денежные, конечно, какие же еще. Игорь ворчал, что ребенку нужен “мерседес”, или еще что-то такое, не углублялась. Не знаю, что случилось, но мальчик был вне себя.

– Он остался в мастерской?

– Не знаю. Я ушла.

– А Настя приходила рисовать?

– Тоже не знаю.

– Скажите, Инна... – осторожно спросил Самоваров. – Игорь Сергеевич за ней ухаживал?

– А как же! Конечно! Он не мог по-другому – как только увидит оригинальное личико, сразу хвост распустит. Вот эту Настю вместе работать пригласил, хотя сам говорил: парень, что с ней приехал, очень способный, а она так себе... А ведь на натюрморт позвал ее.

– И далеко у них зашло?

– Понятия не имею. Николаша, учтите, я ненавижу сплетни и сама не сплетничаю никогда.

– Хорошо. А где были вы?

– На кухне.

– Вас видели там?

– Вряд ли. Я спускалась за чаем, скоро ушла. Потом встретился Владимир Олегович. Ну, что из банка. Он взял у меня Рембо (сначала подумал, что это Рэмбо, представляете?). Мы разговорились, и чтоб никому не мешать, заглянули в чулан, тот, налево, ну, вы знаете.

Еще бы Самоваров не знал этого чулана! Там хранились подрамники и всяческий совсем уж безнадежный хлам, а еще стояла в разложенном виде старая скрипучая раскладушка. Самоварову доводилось на ней спать – приехал как-то зимой, дом полон гостей, сарайчик не отапливался, пришлось ночь помаяться. Инна с Семеновым, должно быть, на этой раскладушке и сидели. Больше там не на чем.

– Как долго вы разговаривали?

– Довольно долго. Не знаю, почему так получилось. Вышли уже во втором часу... Владимир Олегович, конечно, все подтвердит... Это алиби?

– Не знаю, – пожал плечами Николай. – А ловко у вас про алиби сказалось...

– Что ж тут удивительного? Книжки читаем, фильмы смотрим. Куда же без криминала... – она осеклась, почувствовав вдруг двойной зловещий смысл сказанного. – Знать бы, кто это сделал...

– И?

– Я его убью. Своими руками.