Больше не приходи

Сказано было серьезно, Самоваров даже поежился. Инна давила окурок в фаянсовой пепельнице. Окурок скрипел. Она тут же закурила снова.

– Инна, держитесь, – сказал Николай. – Впереди у вас много тяжелых дней, и силы вам будут нужны. Теперь еще один вопрос: было у Игоря Сергеевича завещание, или Покатаев сказал правду?

Инна пожала плечами:

– Я не совала нос в такие вещи. Но на Игоря не похоже. Писать какие-то бумаги?.. Он был далек от всего этого.

– Стало быть, все останется...

– Егору, наверное.

– Тут вас спросят: а вам не обидно?

Самоваров ждал ее слез когда угодно, только не сейчас, но они вдруг закапали, закапали. Инна даже закашлялась, замахала руками:

– Как вы можете, Николаша! Вы! Вы! Вы разве когда-нибудь замечали за мной какие-то меркантильные происки? Никогда, никогда ничего мне не было нужно! Я работаю! Сама!

Она схватила со столика и затрясла у него перед носом шершавую дешевую папку, должно быть, с рукописью. На папке была небрежная надпись: Мих. Сидоров “Бывшее и раздумья”.

– Мне ничего не было нужно, а сейчас и подавно. Моя жизнь кончилась. Ничего, кроме него, у меня не было. Его нет – значит, ничего нет. А вы о чем? Эх, вы...

Она вытащила из ящика стола флакончик с валерьянкой, налила воды в стакан, но руки ее так тряслись, что она сунула флакончик Самоварову:

– Накапайте тридцать!

Николай послушно накапал, и пока она пила, трудно и громко глотая, он говорил:

– Ну что вы так, Инна! Мы же договорились, что будем репетировать, и только. Обо всем этом – и сверх того! – у вас другие будут спрашивать, и вам надо учиться отвечать. Не очень пока выходит, но вы успокойтесь, подумать время еще есть. Лучше скажите, видели вы там, в мастерской, браслет, который...

Самоваров замялся, потому что надо было говорить про мертвую руку, про то невероятное и страшное, что случилось, а Инна еще держала в руках стакан с валерьянкой и отмазанные к вискам слезы еще не просохли. Тем не менее, ответила она спокойно:

– Это мой браслет. Как он там оказался? Я удивилась. Я уж и забыла про него, сто лет на глаза не попадался.

– Где же вы его хранили?

– Хранила – это слишком громко сказано. Тоже мне драгоценность! Валялся здесь, в столе, в шкатулке с безделушками: у него замок сломался... Года уж полтора назад. Игорь отдал чинить Боровских, ювелиру из бывшего Худфонда, приятелю своему. И что, вы думаете, этот алкаш-Фаберже придумал? Просто запаял намертво, и всё. Надеть браслет стало невозможно, разве что два пальца просунуть. Попробуйте при случае. Переделывать не было смысла, вещь все равно уже испорчена, а выбросить жалко. Так и валялся...

– А когда вы его последний раз видели в шкатулке?

– Не помню. Такие вещи не замечаешь; украли бы – не обратила бы внимания. Так ведь и украли! Но как он оказался в мастерской? Чушь какая-то.

– Не чушь, – вздохнул Николай. – Видимо, убийца хотел, чтобы подозрение пало на вас. Он, конечно, не знал, что браслет нельзя носить. Но меня другое занимает: помните все это битое стекло в мастерской? Не знаете, когда стол опрокинули? И кто?

– Вечером, когда мы... то есть, я... выходила из мастерской, все было на месте. Шума и грохота я не слышала, но ведь мы с Владимиром Олеговичем довольно долго беседовали в чулане... Боже мой, зачем меня понесло в этот проклятый чулан?! Я бы могла...

Губы у нее снова задергались, и Самоваров нарочито громко и бодро запротестовал:

– Вот этого не надо! Ничего мы наперед не знаем. И мой совет: вы, когда показания давать будете, о чувствах поменьше старайтесь... или о том, чего не сделали, а могли бы. Никакого сослагательного наклонения! А вот все что видели и слышали – поподробнее. Больше толку будет.

Она согласно покивала, помяла возле себя подушку, прилегла и вдруг сказала:

– А вы ведь, Николаша, знаете, кто убил.

Тот удивился:

– Ничего я не знаю.

– Так узнайте! Сделайте это для меня.

Самоваров, не считавший себя одним из ее рыцарей, попробовал отшутиться:

– Нет, никогда! Еще одно убийство? И вы, мстительница, гордо шествуете в зону? Этого я не допущу.

Слезы у Инны стояли наготове, то лились, то прятались. Сейчас они снова показались.

– Как вы можете сейчас шутить, Николаша! Допустим, я сказала лишнее, ну, что убью... Или не лишнее... Это все равно. Но кто-то же это сделал! Семенов прав: придет сиволапый Анискин или даже наедут спецы из области – чужие, из другой жизни – начнут нас мучить: кто с кем спал, кто кому наследует. Ведь ничегошеньки не поймут! Здесь явно другое. Вы знаете, Николаша, каков процент нераскрытых преступлений? – вдруг со смешной серьезностью спросила она. Самоваров попытался не улыбнуться. В душе он полагал, что процент этот довольно высок, потому что жизнь – такие потемки, а сцепление обстоятельств бывает так дико и случайно, что до конца разобраться можно только в наиболее примитивных случаях. Да и то не всегда.

– Николаша! Он не должен вот так уйти в этот процент! – воскликнула Инна.

– Кто – он?

– Он. Убийца.

– Или она.

– Она? – вдруг изумилась Инна и нахмурилась чему-то своему. – Или она! Боже мой...

– О чем, о ком вы подумали?