Больше не приходи

Для Нетска, города хоть и областного, но приличного и тихого, это было чересчур грандиозно, и происшествие это развлекало обывателя не менее месяца. Пресса обрадованно встрепенулась: гибель Семенова к тому времени была заезжена до дыр. Лена, заплаканная, еще больше подурневшая, убежденно шептала Тамаре, что это месть – Семенов, такой гладенький, такой цивилизованный, был, конечно, связан с криминалом, с мафией, с Чечней, а о том, что в гибели банкира подозревают Анатолия, «знали все». Тамара кивала, но больше доверяла предположениям своего алюминиевого босса, кивавшего на тестя Покатаева. Он-де был связан с еще более темными, чем Семенов, силами, и зятя не любил откровенно. Поговаривали о неких таинственных, но очень влиятельных людях, интересы которых пострадали в результате злополучного финта Покатаева с пресловутой пленкой. Самоваров почему-то вспоминал и угрозы Слепцова. Словом, пересудов было достаточно. О том, что происшествие у «Паразита» как-то связано в гибелью Кузнецова, никто даже и не упоминал. Если делом Семенова еще занимались, отцы города по поводу и без повода клялись найти и покарать, а «Приватбизнесбанк» установил неправдоподобно большую награду за любые сведения по делу (тотчас посыпались многочисленные заявления от алчных дураков и умалишенных; никто из бывших в июне в Афонине на награду не клюнул), то дело Кузнецова заглохло.

Оксана, девушка Покатаева, к зиме уже уехала в Москву делать карьеру. Стало быть, кто-то все же сделал ей грудь, но кто именно, осталось тайной.

Погребение Семенова прошло с неслыханной помпой. Были ганнибаловы клятвы губернского руководства и местных финансистов над свежей могилой, заваленной безуханными гвоздиками из городских оранжерей, голландскими розами, фрезиями из Ниццы и цветами банана неизвестно откуда. Местная пресса так расстаралась, что результаты вылились за пределы ожидаемого и разумного. Оказалось вдруг, что Семенов был чуть ли не единственной надеждой новой России, ее спасителем и благодетелем. Неизбежно всплыла благотворительная деятельность покойного, а его меценатство по мощи и значению приравнено было к деяниям всех известных Савв и еще П.М. Третьякова, вместе взятых. Над гробом и на экранах телевизоров рыдали толпы никому не ведомых экзальтированных пенсионерок. Один отряд траурного почетного караула был составлен из членов Союза художников, явивших тут миру невиданный парад бород всех возможных фасонов и окрасов. Вдова покойного мгновенно издала фотоальбом о его жизни. Владимир Олегович был там представлен во всех видах – от одутловатого голенького грудничка, лежащего на каком-то полотенце, до сладко улыбающегося дельца на форуме в Давосе. Хотелось вдове снабдить фотографии выразительными цитатами из наследия покойного, которые отразили бы его незаурядный внутренний мир. Но Семенов никогда не писал ни стихов, ни прозы, ни даже, как истинно цивилизованный человек, частных писем. Вдова нашла остроумный выход, накрошив и разбросав по всему изданию кусочки из сочинения на тему «Делать жизнь с кого», которое Семенов списал у соседки по парте в восьмом классе. Сочинение потом дважды целиком читалось по радио в передаче «Люди земли Нетской». Созданная Семеновым в банке коллекция живописи была дополнена кое-чем не нравившемся вдове по расцветке из его личного собрания. В новеньком здании «Приватбтзнесбанка», напоминающем наружно мясохладобойню времен первых пятилеток (таков был моднейший на момент постройки архитектурный стиль), выделили большое помещение для экспозиции. Презентация прошла шумно. На мраморном столбе у входа появилась элегантная медная табличка, на которой было насыпано красивыми мелкими буквами «Семеновская галерея». Неизвестно, кому пришла в голову идея таким образом увековечить память усопшего мецената (поговаривали, что для подобных целей банк держит эксклюзивного имиджмейкера, выписанного из Москвы; некоторые даже его видели и характеризовали как элегантного брюнета с длинной, в пояс, косой). Эта табличка возбудила благородную ревность в преемнике Семенова, и он взялся коллекционировать фарфор и бронзу.

Посмертная выставка Кузнецова прошла куда менее пышно, хотя и она впечатляла. Вдове удалось многое с нее выгодно рассовать, в том числе в Семеновскую галерею. И альбомчик тоже вышел, но тощенький и бледный. Вообще же и скорбь и горечь от потери гения улеглись поразительно скоро. Люди искусства чрезвычайно ревнивы, и если нет у них какой-либо нарочитой выгоды или уговора, забывают они друг друга, как прошлогодний снег. Так вот моментально, со вкусом, был забыт и Игорь Кузнецов.