Больше не приходи

— А ты никого не допек? Бедненький, он и не ведает, что творит! Не знает, что так легко убить! — раздалось прямо над ухом у Насти. Это было уже чересчур!

Настя вскочила. Громко и уныло пропела пружина, распрямившаяся в глубинах оттоманки.

— О, звук лопнувшей струны! — почему-то очень весело вскричал мужчина. Должно быть, обрадовался избавлению от неприятного разговора.

Он уже вышел из-за шкафа — заурядного роста, с клочковатыми волосами и такой бородой, будто ее он сам стриг, причем не глядя в зеркало. Зато пристальные зеленые глаза замечательные. Хоть что-то замечательное должно же в нем быть! Ведь это был не кто иной, как сам знаменитый Кузнецов. Увы, и с брюшком! Настя видела его со стороны тысячу раз, но сейчас, когда судьба ее должна была решиться и звезда засиять, ей хотелось, чтоб он был хоть чуточку попрезентабельнее. И одет-то он был во что-то неопределенно-темноватое, только на огорчившем Настю животе поблескивало большое многоцветное пятно. Масляные краски. Руки вытирал!

Показалась и женщина в полосатом легком халатике. Темноволосая, глаза широко расставлены.

Настя попыталась поздороваться, и Кузнецов улыбнулся. По этой улыбке Настя сразу определила, что зацепила его. Так она про себя называла неизбежное впечатление, сейчас особенно нужное. Да, Кузнецов рассматривал ее именно так, как она хотела, только дама в полосатом все молчала, и от этого было неловко. И где Елпидин? Когда нужно, вечно его нет.

Валерик услышал голос Кузнецова и уже бежал к ним с дворняжьей, противной Насте радостью в лице.

— Игорь Сергеевич! Это Настя! Учимся вместе! У нас пленэр, все в городе, а мы вот к вам! На немножко!

Кузнецов, как всегда, похлопал его по спине:

— Привет, Максим!

Валерик вздрогнул. Почему-то подумал: как нас много, наверное, вокруг него…

— Я Валерий…

— Черт, ну конечно. Имен вечно не помню. Зато твои “Яблоки и чашки” не перепутаю.

Это была последняя Валерикова удача.

— Валера — конечно, конечно! — Кузнецов еще мощнее похлопал по Валерику, но смотрел неотрывно на одну Настю. — Пишите, сколь влезет. Есть что?

Настя решилась вставить слово:

— Может, на речке поработаем, там, где дом виден и мост. А в лесу ведь теперь сплошная зелёнка. Скучно.

— Да? — весело удивился Кузнецов. — Так ведь за это надо взяться умеючи!

Теперь смутилась Настя. Кузнецов деликатно отвернулся, приобнял полосатую даму.

— Вот это Инна, она хозяйка здесь. Устраивайтесь.

Инна кисло улыбнулась ему, а не гостям. В который раз она уже это видела! Он всегда веселел, когда встречалось незнакомое красивое лицо. И теперь оживился, сочно выдавливал скрип из половиц своим немалым весом и прохаживался гоголем перед новенькой сероглазой девочкой.

— Зелёнка, говорите?.. Настя? Я не ошибся? (“Вот теперь не ошибся”,— грустно отметил Валерик.) Знаете, как мы сделаем? Я сейчас постановку пишу. Неожиданно красивая получилась. Золото на серебре. Давайте после завтрака ко мне наверх. Тоже попробуете, только быстренько. Сегодня бы кончить, а то вянет.

— Спасибо, — отозвался Валерик, хотя и не понял, что, собственно, вянет. Зато слишком понял: Кузнецов оценил Настю. И ее ответную старательную улыбку Валерик тоже понял. Вот как, значит. Вернее, совсем ничего это не значит! Настя всем нравится, ну и что? Зато он и мечтать не мог, чтобы работать рядом, в Его мастерской, писать то же, что и Он!

Через час они, гремя этюдниками, двинулись по лестнице наверх, в святилище. Егор как раз появился во дворе и сразу сообразил, что это за процессия. У него явно были свои планы. Он прибавил шагу, почти толкнул Валерика и ринулся наверх так резво, что лестница качнулась. Хлопнула дверь мастерской.

Валерик и Настя недоуменно переглянулись. Егор нахально опередил их, но если б они видели, как он переменился там, за дверью! Егор давно мечтал входить в мастерскую отца небрежно и запросто, но это никак не получалось. С детства было вдолблено: не лезть без разрешения, ничего не брать в руки, не шуршать, не сопеть, не стучать ногами. Когда Егор впервые попал в церковь, то удивился, испытав то же чувство пришибленности, почтения и неясного страха, что и в отцовской мастерской. Даже запах был такой же, горьковатый, угрожающе обольстительный. То ли дело “прiемная”! Там много веселых вещей, там делай что хочешь, там балуют.

В мастерской Кузнецов не терпел ничего лишнего, только инструментарий, как он выражался, и картины. Начатые — лицом к стене, готовые — на стеллажах. Теперь стеллажи чаще пустые. Егор вошел, сразу стал считать — похоже, всего восемь готовых. Бывает, что и вовсе шаром покати, все разошлись. Хорошо покупается Игорь Кузнецов!

Сейчас посреди мастерской была постановка: на двух мольбертах распялен кусок не слишком чистого белого атласа, а вокруг пучки белых цветов в банках. Егор посмотрел на мольберт. На холсте среди цветов и жемчужных разводов сидела обнаженная Инна. Егор старался не смотреть в угол, где она, живая, настоящая, уже ждала в своем полосатом халатике — он знал, надетом на голое тело, и от этого мороз по коже — ждала и читала книжку.