Больше не приходи

Кузнецов только хмыкнул на эту загадочную фразу и снял со стеллажа несколько готовых холстов. Краски в тусклом освещении спрятались, но мощное письмо все-таки поражало. Валерик ринулся рассмотреть поближе, и тоже ткнулся в вытянутые ноги Оксаны. Инна торжествующе сверкнула глазами и бисером. Даже Семенов впился в холсты и наконец-то вспомнил, зачем он сюда приехал: отдохнуть, конечно, но надо бы в дружеской обстановке сторговать подешевле холстик-другой для одного чрезвычайно нужного японца. Японец увидел творение Кузнецова в галерее банка, восхитился, долго восторженно и беспомощно лепетал. Выхода не было, деловой этикет предписывал подарок. Но свою коллекцию разбазаривать Семенов не хотел. Подешевле бы купить. Дерет гений-то! (Семенов был, как все финансисты, прижимист, но перспективу видел, на нужное дело денег не жалел). Через неделю японец на обратном пути из Москвы заедет снова, очень нужный японец. Впрочем, если улучить минутку для разговора, столковаться, видимо, можно…

— Это что! Я новую серию начал, — настроение Кузнецова неожиданно изменилось, ему захотелось показать все и окончательно всех покорить. Он ушел в темный угол, отбросил какие-то тряпки, прикрывавшие прислоненные к стене холсты, взял два и выставил на обозрение. — Русские святые. Арина зажги снега. Царь Давид — земляничник. Прелесть, да, эти имена? Вот!

Эффект был тот, что требовался. Все онемели.

— Скажите, а что вы хотели сказать вот этой картиной? — спросила вдруг Оксана. Она разглядывала живопись, приоткрыв большие губы и сделав сонные глаза — такую мину она как-то видела у известной модели в “Воге” и отрепетировала для себя. Ей это шло — и взгляд загадочный, и два передних зуба очень сексуально виднеются.

— Я, если бы что хотел сказать, просто открыл бы рот и сказал. — ответил Кузнецов. Инна грустно им любовалась. Настя за весь вечер не произнесла ни слова, сидела угрюмо, но увидев “Святых”, заулыбалась, даже рот рукой зажала и подбородок вздернула. “Решилась, что ли, пигалица?” — цинично подумала Инна, от которой эта метаморфоза не укрылась.

— Подарите мне картину, — снова заявила Оксана, переложив с одной на другую вытянутые ноги и еще мягче распластав губы.

Кузнецов прищурился:

— Это, девочка, денег стоит, и немалых. Дарю я редко, и друзьям. Вряд ли вы входите в их число.

— Тогда напишите мой портрет. Толик, закажи! Напишете?

— Не хочу.

— Почему? Я недостаточно красива? — Оксана презрительно покосилась на румяных святых и русалок с глазами-блюдцами. — Вы бы хотели рисовать только саму Клаудиу Шиффер?

— Не видел. Но не думаю. Для живописи бесконечные тонкие ноги — предмет скучный.

Оксана соболезнующе улыбнулась:

— Да… Кстати, о ногах. Вам не кажется, что вот эти пальцы слишком большие?

Ей хотелось съязвить, и она наугад ткнула в босую ступню Земляничника.

— Что вы, что вы! — дернулся вдруг Валерик к Оксане, зацепившись-таки опять за ее ногу. — Это так хорошо, так гармонично…

И смутился. Но Настя улыбнулась ему ободряюще. Покатаев, не вглядываясь в картины, несколько раз их пересчитал.

— Маловато что-то. Пять? И это все?

— Нет, не все.

— А сколько еще? Где?

— Нисколько. Нигде.

Покатаев пожал плечами, а Кузнецову стало очень скучно. Или он вид такой сделал. И все вдруг почувствовали себя гостями, немилосердно засидевшимися после чая. Инна пришла на помощь.

— Господи, стемнело совсем! Вы хоть устроились внизу? Может, одеяла дать? Боюсь, будет сыровато. А Игорь последнее время вечерами что-то мудрит, все пишет…

— Да, я поработаю, — подтвердил Кузнецов. Он переглянулся с Настей. Та посмотрела на часы. Валерик, размякший было от увиденного, заметил это и покраснел. Гости уже спускались по внутренней лестнице, Инна светила им лампой, Покатаев смеялся и пугал Оксану громадными тенями. Егор, который не принимал участия в беседе и картин не рассматривал, остался сидеть в мастерской.

— Иди, иди, — поторопил его Кузнецов.

— Когда нам можно будет поговорить? Только серьезно!

— Не надо сегодня!

— Надо. Вот когда узнаешь, сам поймешь.

— Хорошо. Попозже. Потом.

13. Веселый вечерок

Дождь не кончался. После грозы ливень сначала стоял непроницаемой белой стеной, потом ослаб, но стал холодным и настырным. Неужели надолго? Как ни пытался Кузнецов спасти надвигавшийся отвратительный вечер, ничего не вышло — он-таки наступил. Такие вечера редко бывали в причудливом и нескучном Доме, но этот вышел неприятным. Все, кто провел его в Доме, вспоминали позже, что было в этом вечере нечто изначально нехорошее, словно больное, и плохие предчувствия были у многих из них. Предчувствия возникают, как правило, задним числом. Вряд ли люди, собравшиеся в тот злополучный вечер под крышей Дома, могли что-то особенное ощущать. Разве что была удрученность неожиданным, ненужным ненастьем и долгим вечером при плохом освещении и раздражение от неуютного и не очень чистого ночлега да еще скука, порожденная случайностью так и не сложившейся компании. Они все не были нужны друг другу.

Все-таки их придуманные позже зловещие предчувствия сбылись.

* * *