Больше не приходи

Настя копалась в своем мешке, выбирая холст. Еще долго надо было ждать, но она решилась и хотела, чтобы все произошло побыстрее. Сразу. Сейчас. Будь что будет, но она втиснется на эту треклятую выставку в Германию. И в “А.Н. коллекцию” тоже. Гадко, мерзко, красавица Инна зачем-то подсовывает ее своему кумиру, но плевать. Она взяла свой самый большой подрамник и уселась на сундук недалеко от двери — ждать. Тут ее и нашел Валерик.

— Настя, ты что здесь?

Она не ответила. Он не унимался:

— Почему с холстом?

— Я буду писать свечу.

— С ним? У него?

— Да. Чего остолбенел? Обидно, что тебя не позвали? Бедненький, убогонький…

— Настя, — заговорил Валерик, пытаясь сдержать отчаяние, — я не хочу лезть в твою жизнь. Да, мне обидно. Только и ты что-то тоже не очень веселая. Ты ведь тоже знаешь, что о нем говорят?

— Что он гений? Ты на этом застрял.

— Он гений. И у него бывают девочки. Настя, кто угодно, только не ты!

— Почему? Какой ты, оказывается, моралист! Хочу и иду.

— Я не пущу!

— Он тебя с лестницы спустит. И поделом! Ты мне за сегодняшний день осточертел.

— Настя, ты волшебная, ты красивая… И я тебя люблю. Не говори так…

— Вот дурацкая сцена! Не тряси ты эту полку, здесь ведь все трухлявое, все на соплях. Друг детства вон выглядывает, скалится. Не кричи. И уйди ради Бога, уйди, уйди…

— Ты этого хочешь?

— Хочу.

— Ладно, я уйду!

Валерик побежал к двери, натыкаясь в темноте на мебель и загремев коллекционной водосточной трубой. Труба ткнулась в рояль, и тот застонал надтреснутой пустотой. Дверь хлопнула. Настя зло фыркнула: “Топиться? Вот дурак!”

* * *

Крик Оксаны все уже вроде бы слышали, но когда он вдруг раздался среди темноты и причудливых теней “прiемной”, не могли не вздрогнуть и не испугаться.

— А — а! Здесь, здесь!.. — взвизгнула модель. Все разом бросились к ней. Оксана стояла на широкой деревянной кровати, куда собиралась возлечь с Покатаевым, и орала. На ней была белая пижама с красными клубничками (по типажу — большой рот, худые щеки, делано хищный взгляд — она была “вамп”, но сказывалось, очевидно, недопрожитое детство, и она обожала платьица с бантиками, кофты со зверушками, куколок, плюшевых мишек и зайчиков).

— Ну что ты орешь? — тихо увещевал ее Покатаев. Он тоже был готов ко сну (в трусах и в кулоне — фляжке на золотой цепочке). — Что такое ты там увидела?

— Мышь! Мышь! Нет, большая! А — а! Крыса!

Покатаев не стал заглядывать под кровать и уверенно заявил:

— Здесь нет мышей. У Кузи бездна мышеловок. Тебе показалось.

— Нет! А — а — а! Она здесь! Я не могу спать на этой дурацкой кровати!

— Хорошо. Давай перейдем на другую.

— Другие еще хуже. А — а — а! Вот она!

— Это просто тени. Не ори. Ляг.

— Я не могу лечь! Я не могу ночевать в этом ужасном доме. Поедем в город! А — а — а!

— Ты сдурела?! Ночь, дождь!..

— У тебя же фонарь. Давай собираться. Вон еще! А — а — а! Я этой ночи не переживу! Хочу домой!

— Хотеть мало, надо мочь, — пришел на помощь Покатаеву Семенов. Он высунулся из-за шкафа. — Надо подождать. Успокойтесь. Дышите пока этим чудным воздухом.

— Я не могу, здесь мыши! Владимир Олегович, вы настоящий мужчина, поедемте в город!

Семенов тут же скрылся и затих за шкафом.

— Анатолий! — снова вскрикнула Оксана. — Не молчи! Ты меня в эту дыру заволок, ты и вывози! Мне домой надо! Пленкой накроемся — не замочит!

— Что за ерунда! Никуда я не поеду, — сухо отозвался Покатаев.

— Не хочешь? — визгливый крик отозвался и в надтреснутых зеркалах, и в утробе рояля, и в буфетных расшатанных стеклах. — Так значит, все дело в твоем хотении?!

— И не могу тоже. У меня дела, мне надо остаться.

— А мне не надо. Мне дела нет до твоих дел, мне в город нужно, туда, где горячая вода, где электричество, унитаз, где моя работа и приличные люди!

— Оксана, угомонись, не показывай всем, какая ты дура.

— Я? Дура? — в ее крике послышался угрожающие всхлипы. — Затащил меня к каким-то недоумкам, и я же еще и дура?!

— Ду-ра, — повторил Покатаев тихо и, насколько мог, нежно. — И ты меня достала.

— Импотент! — взвизгнула Оксана, и что-то глухо упало. “Швырнула подушкой”, — догадался за шкафом Семенов. Загремел какой-то табурет, звякнула и покатилась ваза. Наверху отворилась дверь, по лестнице быстро сбежала Инна.

— Что у вас тут происходит?

— Забыли отчитаться, — с вызовом пропела Оксана.

— Мне не интересны ваши отношения, но я слышала, как падала мебель. Здесь много редких вещей, Самоваров третий год трудится, доводит до ума, и я бы просила…

— Все здесь переколочу, если вот он, — Оксана уперла палец в ворсистую грудь Покатаева, — не увезет меня сию минуту! Сию минуту! Из этого вашего крысятника!

— Толя! — слабо вскрикнула Инна, потому что Оксана схватила гипсовую статуэтку оленя и подняла над головой. Покатаев бросился к ней, но Оксана прижала оленя к груди и отчаянно пыталась пнуть Покатаева в пах. Наконец, он вырвал статуэтку и швырнул визжащую Оксану на оттоманку. Взметнулись длинные ноги, заныли пружины.

— Подонок! Импотент! Мудак! — выкрикивала Оксана сквозь злые слезы.

— Толя, валерьянки принести? — заботливо поинтересовалась Инна.