Больше никогда не спать

Здесь уже начинается подъём. Дождь меня в конце концов настиг, а может быть, это я пришёл ему навстречу. Большие капли — градины, растаявшие в самый последний момент — падают на полиэтилен моего дождевика и объединяются в потоки, стекающие по штанинам мне в ботинки. Записка, которую я оставил на камне, должно быть, намокла, расползлась, растворилась в небытии.

Мои мысли так же однообразны, как дождь и как боль, которую я чувствую во всём теле. Страх, что Миккельсен напал на след метеоритных кратеров, мучит меня, как нарыв.

И всё же, несмотря на этот страх, время от времени я с ужасом одёргиваю себя: «Осёл! Ты опять перестал обращать внимание на камни под ногами! А вдруг ты пропустил метеорит?»

На такой высоте нет уже ни впадин, ни озёр. Южный склон горы теперь хорошо виден. Он отвесный, иссиня-чёрный, весь в длинных полосах нетающего снега. Потоки светлого щебня тянутся вниз, как щупальца с гигантскими присосками на концах. Я держусь от них на безопасном расстоянии. Медленно, но верно продвигаюсь. Даже облака отступают перед моим напором, расходятся. Солнце окрашивает ландшафт в цвет ржавчины.

Я иду, как мне кажется, вдоль 720-метровой горизонтали. В любом случае, обхожу гору слева. Открывающаяся взгляду картина меняется постоянно и быстро. Наконец я вижу озеро Ливнас-явре! Вижу извилины вытекающей из него реки Оббарда-эльв! Ещё через пару километров я увижу озеро целиком. Где-то здесь должны быть Квигстад и Миккельсен. Где стоит их зелёная палатка? С каждым шагом — а как малы мои шаги! — видимый кусок озера увеличивается. Озеро на триста метров ниже, чем я.

Теперь, наконец, мне не нужно больше запрокидывать вверх свою усталую голову, чтобы осмотреться.

Но зелёной палатки с тентом так нигде и не видно.

Я сажусь, смотрю на гору, потом на карту. Наверное, можно сэкономить время и начать подъём уже сейчас, не доходя до северо-западного подножия. Мне ведь нужно попасть на вершину как можно скорее. Тогда вид откроется во все стороны, и я найду Квигстада и Миккельсена, если, конечно, они где-то здесь.

Я иду наискосок по направлению к вершине, поднимаюсь на следующий уровень. Северо-западный склон действительно совсем простой. Голых скал нет. Отлогий настил из песка и мелких камней. Должно быть, когда-то сверху сошёл поток грязи; теперь растения, пустившие в нём корни, удерживают его на месте, и он весь сморщенный, как плёнка на кипячёном молоке.

Загадочные ступени разделяют склон на горизонтальные террасы. Когда-то здесь был ледник, он их и процарапал. Получился амфитеатр для великанов с пятидесятиметровыми ногами. Добравшись до самой высокой галереи, я вижу, что до вершины ещё далеко. Каждый раз, когда ты взбираешься на гору, она будто становится всё выше и выше.

Растительность редеет, потом пропадает совсем. Я оказываюсь на бесконечном поле, покрытом круглыми камнями размером с пушечные ядра. Чтобы не поскользнуться, нужно ставить ноги точно на их верхушки. Каждый шаг требует расчёта, невозможно сделать ни одного движения без мысли о том, что при малейшей неловкости ногу заклинит между двух, трёх камней, ты упадёшь, нога переломится посередине, как метла.

Через каждые двадцать шагов я останавливаюсь и оглядываюсь, с трудом удерживая равновесие. Сесть я не решаюсь, потому что боюсь поскользнуться, вставая, а потом, будто извергнутый горой, помчаться вниз в головокружительном полёте, разлететься внизу на бесформенные куски мяса и костей.

Время от времени какой-нибудь неосторожно задетый мною камень всё же скатывается, подпрыгивает, с грохотом приземляется, снова подпрыгивает, всё выше, отскакивает всё дальше. Дышать я теперь могу только ртом. Моё тело закутано в шторы, с которых капает пот. Мне никогда не попадалось точных описаний подъёма на подобные горы. Такие, где ты видишь лишь десяти- или двадцатиметровую наклонную плоскость прямо перед собой, и она кончается острым краем, за которым — небо. Но с каждым шагом она снова удлиняется ещё на шаг. Как будто ты идёшь по мельничному колесу, по гигантскому цилиндру, заставляя его вращаться под весом своего тела. Неужели это никогда не кончится? Мне всё время кажется, что я уже почти наверху. Наверное, те, кто поднимался на подобные горы до меня, испытывали такие унизительно неприятные ощущения, что по прошествии времени старались представить всё дело так, как будто оно не стоило им ни малейшего труда. А может быть, они просто уже ничего не помнили. Никто не помнит точно, что он чувствует в кабинете у дантиста. Боль такая леденящая, твоя беспомощность так абсолютна, что ты немедленно стараешься обо всём забыть. И тем более тебе никогда не придёт в голову подробно описывать свои ощущения.