Больше всего рискует тот, кто не рискует. Несколько случаев из жизни офицера разведки

И Алексей не ошибся. Лысоватый человек кавказского вида, в пенсне, неслышно войдя в кабинет, внимательно следил за их разговором. «Агентура, агентура и ещё раз агентура! И в первую очередь, в Западной Европе и в США», — вот о чём неотступно думал тот, кто наблюдал за беседой. Когда Балезин кончил говорить, Лаврентий Берия утвердительно кивнул Фитину и так же неслышно, как вошёл, покинул кабинет. Если бы он сделал отрицательный жест, судьба Алексея Балезина была бы совсем иной. Но этого, к счастью, не случилось.

Павел Михайлович Фитин стоял напротив Алексея. Тот, понимая, что ему сейчас сообщат нечто важное, поднялся со стула.

— Товарищ Балезин, мы вам верим, — бесцветные глаза Фитина едва заметно блеснули.

Алексей замер и вдруг почувствовал, что кружится голова…

… Через два дня Алексею Балезину вручили постановление о пересмотре дела.

* * *

Замечено, что если выходящего за тюремные ворота узника никто не встречает, то первым делом он устремляет взор на небо, как бы отмечая этим для себя, что на свободе оно совсем другое. Шестого января тысяча девятьсот тридцать девятого года в середине дня Алексей Балезин тоже вглядывался в морозное синее небо Москвы, жмурясь от солнца и белоснежных сугробов. Свиданий с родными и передач ему не разрешали. Правда, после получения постановления о пересмотре дела этого можно было бы добиться, хотя бы для того чтобы Ольга принесла ему тёплые вещи. Но Алексей не хотел её тревожить: пусть его освобождение будет для неё и всей семьи рождественским подарком.

Однако осенние пальто, шляпа и ботиночки, а также отсутствие перчаток быстро дали себя знать. Спустя каких-нибудь пять минут вышедший на свободу Балезин уже поёживался от холода.

Тяжёлая рука опустилась ему на плечо, и Алексей, невольно вздрогнув, обернулся.

— Фёдор?! Чёрт… Ты для меня всегда появляешься…

— … в нужное время и в нужном месте, — усмехнулся Ершов, протягивая полушубок и шапку. — Давай-ка надевай, а то дуба дашь.

Облачившись в тулуп и зимнюю шапку, Балезин повеселел. Ершов тем временем аккуратно сложил его осеннее пальто и шляпу в большую сумку:

— Держи свои европейские наряды.

Алексей взял сумку:

— Спасибо, Фёдор, спасибо. Но как ты узнал?

— Секреты фирмы…

— От твоей службы, похоже, ничего не скроешь.

— Я уже на другой службе.

И только тут Балезин обратил внимание на то, что Ершов стоит перед ним в гражданском одеянии, что он заметно похудел и осунулся.

— Я теперь, не поверишь, директор музея.

— Что-что?

Ершов недоверчиво посмотрел по сторонам:

— Слушай, чего мы тут на морозе… Пойдём, рядом есть одна забегаловка, — и рассмеялся. — Ты же голодный, до дома не дойдёшь.

В небольшой закусочной народу почти не было. Они расположились за дальним столиком. Фёдор заказал водки, салат и по порции пельменей. Балезин жадно налёг на еду, а Ершов с оттенком грусти рассказывал о себе. Его арестовали в июле тридцать восьмого. Но через месяц освободили. Начальник личной охраны Сталина Николай Власик поручился за него перед самим вождём, ведь они все трое участвовали в девятнадцатом в обороне Царицына. Обошлось… Правда, за месяц он успел сполна вкусить все «прелести» ежовских застенков. В прежней должности его не восстановили, но он надеется на справедливость.

Ослабленный организм Алексея плохо справлялся с порциями водки, и его, обычно сдержанного, понесло:

— Послушай, Фёдор, — прервал он его, — я никак не могу понять: ну ладно я царский офицер, беспартийный, в Гражданскую не воевал. Но ты же большевик с дореволюционным стажем! А Юргенс? А Петерс? А мой сосед Шофман? Он тоже член партии, в наркомате возглавлял большой отдел… А сотни, тысячи таких же коммунистов — какие же они враги? А простые люди — их-то за что?

— Послушай, давай тише.

Но у Балезина после выпитого окончательно развязался язык:

— Вот в тысяча девятьсот тринадцатом году отмечали трёхсотлетие Дома Романовых. Так вот, за годы правления этой, как её называют, «кровавой» династии казнено не больше тысячи человек. А что сейчас? Сколько в день казнят по всей матушке России? Кому нужно такое людоедство?

— Алексей, хватит!

— А коллективизация? За её годы было репрессировано порядка пяти миллионов крестьянских семей. А если средняя крестьянская семья это шесть — восемь душ, то помножь-ка… у тебя с умножением всё в порядке?

— Лёха, прекрати! — почти прокричал Фёдор.

И чтобы хоть как-то угомонить разгорячённого Балезина, Ершов полез во внутренний карман и достал что-то завёрнутое в белую плотную бумагу.

— Держи. Спрячь подальше до лучших времён.

— Что это?

— Не смотри, дома раскроешь.

Но Балезин и не думал слушать. Раскрыв пакет, он обнаружил ту самую фотографию, на которой Ольга с отцом и дядей стоят на Красной площади. Он удивлённо посмотрел на фото, потом перевёл взгляд на Фёдора:

— Так это ты?

— Да, я. Я знал, что идут повальные аресты, сам через них прошёл. А после освобождения, недели за две до твоего приезда, мы с женой зашли к вашим в гости на чашку чая. Я попросил у Ольги посмотреть фамильный альбом и незаметно вынул фотку. Я ведь её у тебя раньше видел и знал, кто на ней изображён.