Болшевцы

Успокоенный, он снова уступал место Нюрке. И тогда, распаленная упорством своего кавалера, она крикнула к роялю:

— Чаще!

Рояль, заиграл так, что, казалось, танцорам не выдержать — задохнутся. Влажные губы Нюрки вздрогнули. Она посмотрела полузакрытыми взволнованными глазами, вздохнула и вскинула руки, потом вздрогнула раз, другой, качнулась и вдруг неудержимо заметалась по всему кругу. Болшевцы все теснее и теснее сходились вокруг нее, оттесняя Малыша назад.

Малыш понял: он побежден. Он выбежал на крыльцо клуба. В клубе, заглушая рояль, загремели аплодисменты. Малыш спрыгнул с крыльца и без дороги убежал в темный, пахнущий сыростью парк.

Когда Нюрка, окруженная парнями, вышла из клуба, к ней подошел военный.

— Поедем, Нюра, — сказал он.

У Нюрки побледнели щеки. Она отвернулась от него, посмотрела на клуб, на лес, на потемневшее небо, потом на провожающих ее болшевцев. Она искала среди них Малыша, чтобы тепло, по-дружески, пожать ему руку. «Ты здорово научился танцовать, Малыш». Но Малыша не было. В парке кричали дрозды.

Тогда Нюрка почувствовала тоску. Было тяжело тронуться с места под взглядами провожавших ребят. Весь этот день, все, что увидела она здесь, показалось ей необычайно хорошим. «Ах, Валька, Валька… Здесь бы тебе родиться. Здесь бы не умерла ты».

— Поедем, — подняв голову, коротко сказала она.

Ночью в «Новинках» снилось ей пение птиц, солнечные пятна на зеленой траве, Малыш. Она просыпалась и прислушивалась к дыханию спящих подруг.

В час, когда в открытую форточку камеры ворвался свежий предутренний ветерок, Нюрка заметила, что глаза Машки широко открыты. Ее лицо показалось Нюрке тонким, необыкновенно строгим. Долго, не шевелясь, смотрела Машка на светлеющее окно, потом вздохнула и повернулась к Нюрке. «Притвориться бы спящей», подумала Нюрка.

— Ты правду рассказывала или трепалась?

Машка угрожающе приподнялась на локте.

— Маша, — тихо сказала Нюрка, — я говорила правду.

Она стала опять торопливо, сбиваясь, рассказывать о прошлом дне. Явь и сон перепутывались в ее словах. Она рассказала, как ребята наперебой ухаживали за ней, что Малыш обещал подарить ей ботинки с серебряной пряжкой и на высоком французском каблуке.

— Ребята оттуда в любой час могут уехать даже в Москву. И знаешь… — Нюрка тряхнула стриженой головой и пожала плечами, как перед фактом невероятным, но истинным, — если из них кто-нибудь засыпется на деле — будь покойна: ни МУУР, ни милиция не возьмет. Коммуна берет на поруки, и ваших нет — все в порядке.

— Ну, это ты лепишь, — сказала, проснувшись, толстая девушка, прозванная Тумбой.

— Я леплю? А ты знаешь, что мне ребята говорили? Приезжай, говорят, мы тебе, — Нюрка посмотрела на Тумбу и Машку презрительно и гордо, — мы тебе, что потребуешь, приволокем. Портвейном угощали!

— Кому мозги темнишь, делегатка?

Нюрка легла и отвернулась. Тогда Машка наклонила к ней свое злое и бледное лицо:

— За что продалась?

— Плевать на вас хотела! Такую дрянь, как ты, даром никто не возьмет! А я пойду.

Тумба посмотрела на светлеющее окно и стала вынимать из волос бумажные папильотки.

— Ты вот что скажи: легко уйти оттуда?

— Ведь говорила: как из своего дома.

— И меня и Машку возьмут?

К вечеру пять девушек подали заявления о своем желании пойти в трудкоммуну. О дне отъезда они стали думать, как о дне выхода на волю.

Прошла неделя. Никто за ними не приезжал.

Первое время они волновались, надеялись, ждали, потом ожидание сменилось злобой. Вышли последние папиросы, нужно было опять итти работать в прачечную. Над Нюркой издевались.

Когда тюрьма стала уже забывать о нюркиной «измене», приехал в тюрьму скромный, застенчивый человек. К нему вывели подавших заявления заключенных.

— Собирайте, девчата, вещи, — сказал он. — Поедем в коммуну.

Нюрке не понравилась его тихость.

Девушки

Девчата приехали. Но что это были за девчата! Смотрел на них Беспалов и с остервенением грыз мундштук папиросы. Хохотуньи, кривляки, матершинницы — без ругани слова не произнесут. Особенно не понравилась ему Мария Шигарева. Вертлявая, задиристая, она поглядывала на всех, точно волчица.

«С этой толку не будет», думал Беспалов.

Он жил тревожно, как на фронте. Девчата казались ему коварным и хитрым врагом. От них можно ожидать всего. Он даже вскакивал и прислушивался по ночам — так велика была его бдительность. Сергей Петрович с ним не разговаривал, но Беспалов не унывал.

«На факте докажу тебе, Петрович, вредность юбки», думал он и знал, что факты не заставят себя долго ждать.

Первых девушек в коммуне поселили в деревянном флигеле в светлой комнате с просторными окнами, с половицами, поскрипывающими по-домашнему приятно. «Тихий человек», ездивший за ними в тюрьму, дядя Сережа, нарвал большой букет полевых цветов и поставил на стол в пузатой стеклянной банке. Комната стала нарядной и уютной. Новые жилицы с любопытством осматривали свое помещение, пробовали мягкость постелей, заглядывали в пустые шкапчики для платья.

— Жить можно, — одобрительно сказала Машка, — барахлишко вот только в шкапы не догадались повесить и занавесочки к окнам тоже.