Болшевцы

Ночью в лесу, недалеко от коммуны, состоялась пьянка. Весть о гулянке и воровстве облетела на другой же день коммуну. Дядя Сережа явился в женское общежитие. Нюрка лежала на постели с опухшими и мутными глазами. На подоконнике стояла пустая водочная бутылка.

— Что это? — спросил он.

— Уксус пила, хочу похудеть! — ответила она и засмеялась.

Вечером Мишаха шел огородами. Бледные звезды мигали на сумеречном небе. Болшевцы медленно сходились к тому дому, где у них устраивались собрания.

За штабелями Мишаха разделся и скользнул в пруд. Ноги увязли в липкой тине. На свободном от водорослей пространстве Мишаха достал дно. Правильные круги пошли по воде. Вынырнув, он отдышался и, подняв обе руки, принялся внимательно рассматривать и нюхать что-то зажатое в пальцах.

«В самый раз, — говорил он сам себе, выходя на берег, — в самый раз будет».

Одевшись, он постоял немного, потом пошел к дому, куда сошлись болшевцы. В открытые окна слышался невнятный гул голосов.

Сперва Мишаха ничего не мог понять. Он видел только Накатникова, костинского зятя и Богословского — Мишахе хотелось теперь же подойти к Богословскому и поговорить с ним, но потом он решил обождать конца собрания. Парень, сидевший председателем, говорил:

— Итак, утверждается следующий список коммунаров, которых общее собрание выдвигает на выпуск. Голосуем в целом, — и он стал читать фамилии, знакомые Мишахе.

«Это которых увольнять будут, — понял Мишаха, — значит, останется их здесь меньше. Тогда зачем же собираются строить большой новый дом, и почему председатель говорит о предстоящем сокращении, точно это ему в радость?»

Потом ребята вновь зашумели. Мишаха прислушивался — ему стало ясно, что говорят уже о другом.

Около покрытого кумачом стола сидели девки — одну из них Мишаха узнал сразу — та самая, которая ходила голой, когда он перекладывал бут. У другой — ораторы называли ее Нюркой — лежало под глазами два резких синих круга, лицо ее показалось Мишахе больным и усталым. В зале стало тихо. Поднялся Погребинский. Он говорил, что коммуна только для тех, кто хочет подчиняться ее законами работать в ней, что Шигарева и Огнева не сдержали своего обещания — воруют и пьянствуют, что среди старых воспитанников коммуны нашлись люди, которые, вместо того чтобы хорошо повлиять на девчат, сами разлагали их. И это когда? Накануне выпуска! Стыд! Позор!

«Воровок судят, — сообразил Мишаха. — Правильно, — ожесточенно одобрил он, — таких не только что выпустить, а еще и наказать как следует. Ишь, что выдумала, бесстыдница — голой ходить».

Когда все высказались, встала Огнева и начала говорить что-то тихо и неразборчиво.

Весь этот день перед собранием она провалялась на кровати, курила и думала о предстоящем суде. И чем больше думала, тем настойчивее к ней подступал страх. Все, что угодно — только не это, только не собрание.

Перед тем как раздался звонок на собрание, она совсем решила бежать и уже завернула было в узелок свои вещи, но, шагнув к порогу, почувствовала, что не уйти. Маша сказала:

— Погоди, Нюра, может, еще ничего.

Сергей Петрович выступал несколько раз, пытаясь сдержать прорвавшийся гнев коммунаров, но всякий раз отступал под его натиском. Временами, когда гул голосов обрушивался с особенной силой, Нюрка сжималась, точно от холода. От усталости она почти ничего не понимала, но когда к ней подошел Малыш, прошептала тихо и горько:

— Что же и ты не кричишь? Я и с тобой ведь путалась.

— Нюрка, — едва вымолвил Малыш.

Она опустила голову и отвернулась. Ее, Шигареву и Мыскова — старого болшевца за потачку — собрание постановило исключить из коммуны.

— Мертвую, но оставить Нюрку в коммуне! — закричал Малыш с отчаянием.

Но ребята уже толпились, уходя, в дверях. Немногие оглянулись на этот крик.

«Строгость, большая строгость», подумал Грызлов с опасливым уважением. Теперь, когда решение состоялось, оно казалось ему справедливым и правильным.

— Сергей Петрович! — окликнул он выходящего вместе с другими Богословского.

— Ты чего здесь?.. Тебе-то что полуночничать? — удивился Богословский.

Он покидал собрание со сложным чувством. Его радовало единодушие и непоколебимость, проявленные коммунарами на этом собрании, и было грустно, что не удалось выправить, сберечь Шигареву и Огневу. В интересах будущего, в интересах всех девчат, еще сидящих по тюрьмам и живущих в коммуне, приходится сейчас итти на это отсечение.

— Гляди, — сказал Мишаха, протягивая руку к свету из окна: чистый желтый песок лежал в ладони Мишахи.

— Далеко нашел? — спросил Сергей Петрович, любуясь песком, сразу поняв все.

— В церковном пруду.

— Как же мы его возьмем?

Мишаха помолчал. Вокруг столпились болшевцы. Они с любопытством и даже с почтением осматривали Мишаху.

— Церковный пруд выше большого. Спустить воду из малого в большой — какой труд, — сказал Мишаха и поглядел на ребят, ожидая их одобрения.

Сергей Петрович задумчиво потрогал пальцем песок.

— Выйдет ли? — усомнился он.

— Чего не выйдет, — обиделся Мишаха, — даровой песок под рукой, только бери.