Болшевцы

— Неверно. Я не боюсь. Я о другом… — сбивчиво оправдывался Накатников. — Как там примут меня? Скажут — вор…

Он окончательно запутался. Растерянный и злой, он надевал фуражку, почему-то никак не желавшую лезть на голову. Он скомкал ее и сунул в карман. И точно это энергичное движение послужило разрядкой. Сразу успокоившись, он твердо сказал:

— Кровь из носа пойдет, а добьюсь. Увидите! Вот увидите, какой есть Мишка Накатников!

Никогда еще не проявлял он столько беспокойной настойчивости и упорства, как в решающий для него тридцатый год. С весны, после окончания рабфака, и до осени, готовясь в технический вуз, он спал не больше четырех-пяти часов в сутки. Его перестали видеть на товарищеских вечеринках и прогулках. Он появлялся в клубе только во время особо важных собраний, торопливо произносил с прежним жаром не особенно вразумительную короткую речь и уходил к себе, не дожидаясь, какое будет вынесено решение. Он осунулся, похудел, скуластое небритое лицо его приняло зеленоватый оттенок. Когда ему трудно давалось какое-нибудь место в учебнике, он ехал в Москву к знакомому преподавателю рабфака за помощью.

Сивобородый старичок-математик говорил:

— Слушайте, Накатников, вы переусердствовали. Начальные тригонометрические функции, конечно, надо знать при поступлении во втуз, но знание сферической тригонометрии не предусмотрено программой приемочных испытаний.

— Могут спросить, — твердил Накатников.

— Чего вам беспокоиться? Вы как окончивший рабфак получите при испытаниях некоторое снисхождение.

На щеках Михаила проступали багровые пятна. — Снисхождение на бедность! — кричал он с непонятным ожесточением. — Не надо! Никаких поблажек! Я покажу им!

В коммуне Сергей Петрович осторожно замечал ему:

— Отдохнул бы, Миша, до экзаменов еще месяц.

— Значит, надо торопиться, — отзывался он.

В огромный подъезд серого здания втуза Накатников вступил с лихорадочно блестящими глазами.

Дожидаясь своей очереди на экзамен, он ходил по коридорам, намеренно громко стуча каблуками, вызывающе поглядывая по сторонам на этих чистеньких, как он полагал, «маменькиных сынков и дочек», пришедших экзаменоваться. Он был готов вступить в жестокую словесную перепалку со всеми, кто посмел бы затронуть его. На него не обращали внимания. По коридорам переливались говорливые потоки молодежи в кепках, пиджаках, белых панамках, в скромных кофточках и юбках; часто мелькали зеленые юнгштурмовки. Многие явились, видимо, прямо с производства. То и дело слышались фразы:

— Сдам политэкономию и в бригаду.

— Что у вас, опять прорыв?

— Подтянулись…

Накатников заметил стоящую несколько особняком группу парней и девушек. Здесь ребята были при галстуках. Носки туфель у одной из девушек поблескивали лаком. Она прижималась к плечу подруги и повторяла:

— Вдруг провалюсь. Что тогда?

— Ага, страшно! — язвительно сказал, проходя мимо, Накатников. За себя он, переволновавшись раньше, был странно спокоен.

— А ваш папаша разве акции золотых россыпей имеет? — услышал он у себя за спиной.

Он резко повернулся и строго спросил:

— Причем здесь акции и россыпи?

Паренек в пенсне, с длинными, зачесанными назад волосами не совсем дружелюбно объяснил:

— Да вот относительно «страшно». Конечно, все побаиваются. У меня родитель сорок лет на фабрике инженерит и мне приказал. С какими глазами я приду домой, если провалюсь? Раньше не беспокоились на экзаменах только сынки богатеев, которым диплом нужен для солидности…

— Бросьте, ребята, время терять, давайте-ка лучше еще пройдемся по физике, — вмешался русый солидный юноша в новом отутюженном коричневом костюме и в накрахмаленном воротничке.

— По воротничку видно, как вам учеба нужна, — съязвил Накатников.

Щеголь спокойно ответил:

— Заработайте у токарного станка триста рублей в месяц, получите в премию костюм за ударность, тогда нацепляйте и воротничок, никому не заказано.

Приоткрылась дверь кабинета, за которой шли испытания по математике, и чей-то голос торжественно возвестил:

— Накатников Михаил, пожалуйте!

Берясь за ручку двери, Накатников услышал, как человек, вызвавший его, что-то сказал профессору и засмеялся. Смех был мирный, домашний и не вязался с торжественностью, прозвучавшей в голосе этого человека при вызове. Когда Михаил вошел, улыбка не рассеялась еще и на лице старого профессора с пышным черным бантом под мягким и широким воротничком рубашки. Насупленные седые брови, свисающие ниже подбородка усы и высокий лоб делали профессора похожим на Мелихова.

Старик долго разглядывал лежащие перед ним документы Накатникова, успел за это время дважды слазить неторопливо в карман за носовым платком и высморкаться.

— Бакалов Савелий, пожалуйте, — раздался в приоткрытую дверь уже знакомый Накатникову голос.

Вошел парень в коричневом костюме. Не отрывая глаз от бумаг, профессор сказал помощнику:

— Можете еще одного. Я буду сразу троих спрашивать. Публика тут наша, рабфаковская, проверенная.