Болшевцы

Третьей оказалась девушка в лаковых туфлях. Обстановка делалась все проще и обыденней. Накатникову стало обидно. Несколько месяцев он не досыпал, отказывался от развлечений, готовясь к свирепому бою, от исхода которого зависело будущее, и вдруг его, Накатникова, не хотят даже выделить и намерены спрашивать вместе с двумя другими. «Очевидно, документы неясно говорят, кем я был и кем стал. Этакие люди не встречаются на каждой трамвайной остановке». Накатников воображал профессора желчным и враждебным человеком, думающим: «Ах ты, ворюга! В инженеры захотел? Вот я тебя срежу сейчас». И профессор должен был задавать самые каверзные вопросы, требовать вывода наитруднейших формул. Накатников ответил бы, конечно, не запинаясь. Конец сражения представлялся так: профессор устало вздохнет и, признав себя побежденным, угрюмо и неохотно скажет: «Я поставлю вам удовлетворительно». Сколько бы тогда рассказывал Накатников приятелям об этой трудной победе.

— Что же вы не садитесь? — прервал его размышления громкий голос профессора.

Накатников вздрогнул. Он совсем не ожидал, что седоусый старик обладает столь звучным и ясным голосом.

— Мое место — у доски стоять, — скороговоркой ответил Накатников.

— А я возьму да и не пошлю вас к доске, — весело сказал профессор. — Вот прошу подчиниться — сесть к столу и взять карандаш с бумагой. Вы из Болшевской коммуны?

— Да, из нее, — с гордостью подтвердил Накатников, собираясь постоять за коммуну, за честь своего родного дома.

— Что же, много вас там… таких богатырей?

— Несколько сотен. В Звенигороде еще одну открыли коммуну для беспризорных. Я туда сам ездил, организовывал.

— Вы?

— Я.

— И они слушались вас, эти оторви-головушки?

— Ничего, только кирпичом один ударил, — отрывисто говорил Накатников.

Он уже злился на свою болтливость.

Старик задумчиво гладил усы. «Вылитый Мелихов», подумал Накатников.

— И вы действительно там все работаете, учитесь? И клуб у вас есть и кружки? — продолжал допытываться профессор.

Накатников, глядя в сторону, скупо и неохотно сообщил о конфликтной комиссии, самоуправлении, новых домах, сборнике стихов, выпущенном недавно коммунскими поэтами.

Старик прикрыл лицо рукой. Накатников удивленно поглядел на него. Вытирая с детской беспомощностью влажные глаза и силясь улыбнуться, профессор извинялся перед встревоженной девушкой:

— Вы уж того… Смолоду глаза на мокром уродились, а теперь — годы… Подумайте: где это видано — оборванцы, воришки… Их мужики на базаре смертным боем били за кусок соленого сала, утащенный с воза. Честное слово! Сам видел. А теперь этот медведь полосатый, — указал профессор на Михаила, — извольте видеть, ко мне в аудиторию прется!

Он покачал головой:

— Большевики… сердитые люди.

Затем старик вынул из кармана носовой платок, встряхнул им и осведомился уже деловито:

— Скажите, а можно к вам приехать, поглядеть?

— Отчего же? Иностранцев пускаем, а вас тем более.

— Ну, спасибо, — профессор шумно вздохнул и бодро приказал:

— Состройте-ка мне, молодой человек, биномчик Ньютона…

Накатников покинул кабинет с противоречивым и сложным настроением. Его известное всей коммуне самолюбие страдало из-за того, что испытание по самому трудному предмету — за остальные он не беспокоился — прошло так легко. Но внимание растроганного профессора все-таки льстило ему. Он чувствовал, как мелкое, наполовину удовлетворенное тщеславие поглощается большой и светлой радостью за всю коммуну, которая вызвала такое неподдельное изумление старого ученого человека. Михаил опустился на первую же скамейку в коридоре и только тут почувствовал, как он устал. Он уронил голову на подоконник и задремал. Вскоре кто-то начал трясти его за плечо. Очнувшись, он увидел русую девушку в лакированных туфлях.

Она взяла руку Михаила, пожимала ее, смеялась белозубым ртом:

— Вот спасибо, выручил!

— Кого, чем? — вяло недоумевал Накатников.

— Да проснитесь же! На первой лекции успеете подремать, — шутила девушка. — Старичок-то наш расчувствовался и ставит «удочки», как миленький! А ведь он, говорят, строгий… Заходите в гости. Я на Сретенке живу, дом 14, третий этаж, пять звонков. Спросите Ситникова — это мой дядя, я у него остановилась. Обязательно приходите, а то у меня никого знакомых в Москве: я из Воронежа…

Она побежала, вызвав голубым платьем своим легкое дуновение, пахнувшее сиреневым одеколоном.

Первую зиму Накатников учился во втузе без всяких затруднений. Во время подготовки, он ушел по сравнению со многими студентами далеко вперед. Весной его послали на практику в одно из крупных технических учреждений полупроизводственного-полунаучного характера. Несмотря на то что он был практикантом, т. е. не постоянным работником этого учреждения, его выбрали секретарем ячейки. Здесь произошли события, после которых Накатников почувствовал себя человеком взрослым и окончательно сложившимся.