Болшевцы

Того, что случилось на пятый день «каникул», не предвидели ни Мелихов, ни Богословский. Был уже вечер, нежаркие лучи солнца падали на лужайку. Мелихов сидел на крыльце, смотрел на ребят, играющих на оборудованной их трудами площадке в футбол. Мяч взлетал к небесам, падал на землю. Тут же на крыльце с газетой в руках сидел Богословский. Игра прекратилась. К крыльцу шли Осминкин, Умнов, Королев, Гуляев.

— У нас дельце есть, Федор Григорьевич, — сказал смущенно Осминкин, перекладывая мяч из одной руки в другую.

— Какое дельце?

Богословский опустил газету.

— Видишь, какое дело… Заказы эти… на резаки… Они на срок ведь предоставлены, — начал неопределенно Умнов.

— Надо бы мастерские открыть, Федор Григорьевич! Погуляли, довольно. Всем ребятам желательно, — сказал Королев несмело.

При других обстоятельствах Мелихов мог бы подумать, что он ослышался или что коммунары шутят. Но ребята смущенно ожидали его ответа.

Ни Умнов, ни Гуляев не подозревали, как неожиданна была для воспитателей их простая просьба.

— Вот это я понимаю — коммунары! — весело воскликнул Мелихов. — Сергей Петрович, слышите? Мы знали, что вы не забываете о заказах. Эх, ребята, ребята! В сущности хороший вы народ!..

Через неделю коммуна праздновала день Первого мая. Подготовку к празднику начали за несколько дней.

— Вся республика празднует, весь рабочий класс, и мы будем, — настойчиво твердил Дима Смирнов, словно хотел кого-то в чем-то переубедить. Но все были согласны с Димой. Для многих это был первый революционный праздник, в котором они могли сами принять участие. Может быть, поэтому с такой страстностью обсуждали ребята, в каком часу надо встать в день Первого мая, где должна пройти колонна, где будет митинг, кто выступит докладчиком на собрании.

Доклад поручили делать Накатникову. Он не спал несколько ночей. Если бы не помог Сергей Петрович, он, может быть, так и не осилил бы этого доклада. Да и перед самым выступлением он несколько раз подумывал — не лучше ли все же отказаться. Ведь если Накатников провалится, стыд падет на всю коммуну. Однако и отказаться — не меньший стыд!..

Накатников сделал доклад. Он был прост и понятен. Право же, лучшего не сделал бы и какой-либо привычный докладчик! А ведь этот доклад делал свой парень. Вышло у Накатникова, может выйти и у других.

Накатникову шумно и долго аплодировали. Ребята гордились им.

Потом Мелихов прочел два письма.

Одно от Прохорова. Он просился обратно в коммуну. Обещал жить честно, и еще многое обещал в письме Прохоров. Он лежал в больнице: его порезали блатные друзья во время карточной игры…

Второе письмо прислал Китя из Бутырской тюрьмы. На воле погулял одну ночь, а под утро сел за кражу.

«Братцы, — на помятом листке бумаги карандашом нацарапал он, — кончилась, видно, моя жизнь. Хотел я из коммуны податься на Украину, да не подумал крепко — зачем мне итти туда. Спутал меня тогда Балдоха. И вышла мне теперь через него линия — в Соловки. Досиживаю я здесь последние дни, по ночам не сплю, все думаю: близко от меня хлопцы, да не видать мне вас. И такая тоска бывает, что сними ремень да на шею накинь.

Шлю я вам всем свой поклон и свой наказ: крепко надо любить коммуну, без коммуны все вы пропадете, вроде меня. Это я теперь понял. Простите меня и не поминайте лихом. Китя, ваш бывший коммунар».

«Брелок»

Команда мытищинских рабочих хорошо сыгралась, и со стороны болшевцев в сущности было необоснованной самоуверенностью вызывать ее на состязание без должной подготовки. Но ребятам не терпелось — вызвали.

Мытищинцы приняли вызов. Представители команды болшевцев вели себя так развязно и самонадеянно, что можно было предполагать в их команде серьезного противника. Мытищинцы только поставили условием, что играть будут не в коммуне, а на мытищинском поле.

Болшевцы согласились. Только жалко было, что друзья и товарищи по коммуне не смогут быть свидетелями их побед.

Проводы были шумные, никто не сомневался в успехе.

И встреча произошла. Лучше бы она никогда не назначалась! Болшевцы были разбиты вдребезги.

Возвращались поздно вечером. Шли молча, злые, ненавидящие друг друга. Осминкин надеялся, что коммуна будет спать и только завтра узнает об их позоре. Он был, пожалуй, единственный, кто с самого начала допускал возможность не только одних побед. Однако того, что получилось, не предполагал и он. Подумать только: 4–0!

Он шел, спотыкаясь о выбоины.

— Инвалиды! — говорил он вслух. — Ассенизационный обоз, а не команда! Утром глаза показать будет нельзя…

Никто не отвечал ему.

Надежды не оправдались и еще раз. В коммуне не спали. Играли на гармошке, Чума плясал. И все затихло, как только подошли футболисты. Весть об их поражении перегнала их. Они молча, ожидая вопросов, остановились перед крыльцом.

Но никто ни о чем не спросил.

— Та-ак! — оглядел их Накатников. — Хороши герои, нечего сказать! Пойдите умойтесь, а то от вас за версту потом несет.

— Что же тут смешного? — обиделся Виктор, но его перебили издевательским смешком:

— Мазила, молчи уж!