Большие батальоны. Том 1. Спор славян между собою

— Да самые нормальные. Оттуда, оттуда, с само́й Гражданской. Ты думаешь, лишь тебе жить хочется, а остальные так… Покурить выходили? Им тоже интересно, как через сто лет потомки живут. Тебе ведь наверняка захочется узнать, что будет твориться в две тысячи сто каком-то… Ну вот… А будешь сильно принципиальничать, всяко может случится. Учти, мы не всех воскрешаем, а только за специальные заслуги…

Излишняя резкость слов была вызвана исключительно тем, что Фёсту не понравилось, как Анатолий смотрел на его невесту. Мало ли, что они вдвоём на опасное дело ходили и сейчас Журналист никак не может привыкнуть к её естественному облику. Вообще, чертовщина какая-то творится — любая из валькирий отчего-то оказывает на мужиков нашего мира гораздо более убойное действие, чем в своём. Неужели действительно всё дело в том, что в Императорской России у людей иные взаимоотношения генотипов с фенотипами, и нету сложного коктейля шизофрении, паранойи и маниакально-депрессивных психозов, присущего почти каждому россиянину сформированному почти вековым воздействием советской власти? От этого и не вызывает вид красивой женщины «бунт гормонов», не провоцирует вспышку низменных инстинктов и неконтролируемых эмоций.

— Ребята, ребята, не спорьте. Давайте, действительно, соберёмся, и тяжелораненого с собой возьмём, и поедем знаете куда, — вмешалась Вяземская, — в тот самый «Яр», про который вы только в песнях слышали да у Гиляровского читали.

— Не имеющий никакого отношения к гостинице «Советская»[78], — веско добавил Волович. — Интересно бы увидеть в натуре. Будем считать, что у меня просто воспаление седалищного нерва… Кто из здесь присутствующих наименее брезглив, чтобы мне повязку на надёжный пластырь сменить?

— Герта вам первую помощь оказывала, вот пусть и продолжает, — отмахнулась Вяземская. Её данное занятие совсем не привлекало, и вообще она с момента первого знакомства испытывала к репортёру отчётливую антипатию, не идейного, а физиологического происхождения.

— Да ладно, я сам посмотрю. Может, там уже гангрена началась, — сказал Фёст, — а Герта со своим неполным средним медицинским и не сообразит… Ни за грош потеряем ценного кадра.

У Витгефт, как и у остальных валькирий, медицинских познаний (теоретических), было не меньше, чем у выпускника Первого медицинского, но возражать она не стала. Командир знает, что говорит.

…— Нет, всё нормально, — успокоил Вадим Воловича, — заживает, как на собаке. Ты только всей задницей на кресло не плюхайся, аккуратно садись, на краешек…

Он не стал говорить, что всё же надевал после полуночи крепко спавшему репортёру гомеостат на руку. Не хотелось ему неделю, а то и больше, возиться с пострадавшим. Но и нескольких часов работы аппарата хватило, чтобы края открытой раны сошлись и заживление пошло стремительно, первичным натяжением, без всяких швов и скобок. Ещё день-другой, и останется просто свежий шрам. И некому будет удивляться столь бурной регенерации. Исходной-то раны кроме Герты и Фёста никто не видел, даже и сам Волович, вот пусть и думают, что была просто глубокая царапина.

— Жить будешь, обормот, — грубо, как и положено военно-полевому хирургу, сказал Фёст. — Натягивай штаны. С девочками две недели забавляться не получится — шов разойдётся, и даму кровью измажешь. В остальном — противопоказаний нет.

Ляхов закурил, по извечной привычке отойдя к окну, за которым теснились крыши и внутренние дворики квартала между Дмитровкой и Петровкой.

— А как теперь жить? — неожиданно тихим и несколько даже робким голосом спросил Волович.

— Вот ты сам и подошёл к нужному вопросу, — усмехнулся Фёст. — Спрашиваешь, будто ничего не читал, «от Ромула до наших дней»[79]. В твоём возрасте пора бы достаточно устоявшуюся точку зрения на эту тему иметь. Но если не обзавёлся — скажу. Выбора у тебя ровно столько, сколько у Президента с его друзьями. Даже меньше, пожалуй. Они всё же личности самостоятельные, а ты…

— Зачем ты меня всё время стараешься оскорбить? — жалким, будто Акакия Акакиевича взялся играть в клубной самодеятельности, голосом спросил Волович. Неужто и ему не чужды движения души и понятие «совести»?