Большие батальоны. Том 2. От финских хладных скал…

Вдруг стало светло. За приоткрытой дверью в углу горела нормальная лампочка, ватт на триста. Действительно, бомбоубежище. Комната большая, даже скорее — зал. На стенах учебные плакаты и схемы противоатомной тематики, два стола, скамейки вдоль стен, несколько нормальных стульев у столов. В меру тепло, совсем не сыро, но пахнет всё равно как в подземелье, специфический такой запах.

Во главе стола мужчина в армейском камуфляже старого образца, возрастом прилично за пятьдесят, но крепкий, подтянутый, сухощавый. Лицо, как сразу определил Фёст, соответствует строевому полковнику с богатым жизненным опытом, не карьеристу и не сволочи, такие вещи Ляхов сразу просекал. Ещё на собственной службе научился, а потом в школе Александра Ивановича значительно усовершенствовался.

Кроме «полковника» в комнате было ещё шесть человек, среди них, к радости Людмилы, её вчерашние сопровождающие, Григорий и Эдуард.

Мизансцена закончилась, все как-то сразу облегчённо задвигались, начали доставать сигареты. До этого не курили, чтобы гости раньше времени не забеспокоились, издалека учуяв табачный дым.

Фёст с Вяземской сели напротив «полковника», Борис Иванович отошёл в сторонку. Его задача, похоже, на сегодня выполнена.

— Теперь будем знакомиться, Вадим Петрович. Полковник, вы, значит, «Герой России». С этого места — поподробнее, пожалуйста.

— С кем имею честь? Или — удовольствие беседовать? — осведомился Ляхов, тоже доставая сигарету из портсигара. Достал, прикурил, положил блок рядом, под левую руку.

— Резонно. Сергей Саввич, Хворостов, тоже полковник. В отставке. В былое время — начальник разведотдела штаба КДВО. Сейчас — директор ЧОП «Хайратон»[16].

— На Серышева[17], на третьем этаже сидели? — спросил Ляхов.

— Грамотный вопрос. Нет, не на Серышева, на Уссурийском бульваре. Так?

— Очень может быть, я не в курсе, просто пару раз бывал в тех местах, вот и спросил. А «Хайратон» — вы сами придумали?

— Уточните смысл вопроса…

— Да тоже из чистого любопытства. Слышал от старших товарищей такую песню: «Как хочется скорей дойти до Хайратона, где сразу за рекой закончится война…» Выходит, ваша контора — рубеж между войной и миром? Между победой и поражением. Рубикон — Хайратон. Созвучно даже. Вы это подразумевали?

— Вадим Петрович, вы умнее даже, чем я со слов Бориса Ивановича представлял. Ну и зачем же мы потребовались «Чёрной метке»? Поделитесь?

Глава третья

— Насчёт «умнее» вы, пожалуй, слегка преувеличиваете, — с усмешкой ответил Фёст. Вопрос о своём «геройстве» он деликатно обошёл. — Не из того смыслового ряда термин. Сообразительнее — это пожалуй. Не ожидали вы от такого, по вашим воззрениям, «салаги» знания реалий, имевших место чуть ли не до его рождения, умения соотносить факты и делать из них нестандартные, по меркам даже и образованных людей, выводы. Так правильнее будет.

— Ну, и избытком скромности вы тоже не страдаете.

— Сам себя не похвалишь, и сидишь, как оплёванный… Так вы не ответили на мой основной вопрос. Про Хайратон…

— А вам зачем? — удивился Хворостов.

— Хочу отчётливее представлять, с кем дело имею…

— Я, вы знаете, тоже.

Фёст замолчал, затянулся «Кэмелом», внимательно глядя, как быстро укорачивается сигарета. Словно бикфордов шнур. Отчего он и полюбил имперские папиросы. Те — как «наган». Нажмёшь — выстрелит, не нажмёшь — не выстрелит. То есть сгорают они только по воле курильщика, а если тот не затягивается, переходят в «стендбай». Ждут спокойно и не гаснут при этом. Надо не забыть в следующий раз достать из кармана коробку «Корниловских», ещё немного развлечь полковника.

— Я думал, приглашая меня сюда, заведомо предполагая, что я приду, и я пришёл — без прикрытия, только с девушкой-подружкой — вы уже имели обо мне более-менее отчётливое представление… Разве нет?

— Сложный вы человек, Вадим Петрович. Ну вот и Хайратон… Дела настолько давних дней. Вы какого года рождения?

«Молодец, что не спросил „с какого года?“», — отметил Фёст.

— Семьдесят шестого.

— Значит, вам тогда тринадцать было. Что-то помните, но явно смутно. А я выводил через этот самый мост последний батальон «поддержки погранвойск». Уже и Громова показали по телевизору под развевающимся знаменем, «капитана, последним сходящего с корабля», уже и Героя ему, кажется, дали, а мы ещё там оставались. Вышли, когда все дела закончили, как бы и не существующие солдаты ушедшей армии. Потом двум десяткам бойцов по «Отваге» и ЗБЗ[18] дали, пяти офицерам — Красную Звезду, мне — не поверите — орден Александра Невского. Им за всю войну человек десять наградили, наверное. Но о том, что мы Громова прикрывали, чтобы он красиво выглядел, — нигде ни слова. Впрочем, не имеет значения. А вы когда и где «Героя» получили, тридцатилетний полковник?

— Ну, к слову, мне уже тридцать два, ещё немного — с генералом армии Черняховским[19] сравняюсь.

— Всё вас на сравнения тянет. Ну так как же?