Большие дела

─ Вот же мудак Игорёша этот, ─ качаю я головой.

Мы с Платонычем смотрим друг другу в глаза и оба думаем об одном и том же. О Трыне. О том, что блин… он сейчас в очень плохом положении. В хреновом просто и без почвы под ногами. У него сердечная драма, а вместо поддержки от близких он получает подозрения и недоверие. И тот единственный, кто поддержал, оказывается под запретом. Впору разочароваться если не в жизни, то в людях.

А Снежинский, сука, влез в доверие. И поделился Трыня своими печалями с ним, а не с нами. Почему? Да потому, что у нас времени нет, и самих нас вечно нет, не бывает рядом. Близкие, которых не бывает рядом. И то же самое будет с Наташкой. Муж, которого никогда нет. Всегда далеко…

Ёлки. Сердце сжимается, будто его хватает рука какого-нибудь бездушного кадавра типа Зарипова. Даже страшно представить, где сейчас может оказаться Андрюха. И наделать сгоряча или от безысходности тоже много может.

Во фразе «мы в ответе за тех, кого приручили» нет ни высокомерия, ни снобизма, она передаёт самую суть…

─ Поехали в Берёзовский, ─ говорю я Платонычу.

─ Да, ─ поднимается он. ─ Едем.

─ Егор, ─ говорит Платоныч, когда мы идём к машине. ─ Хочу попросить тебя кое о чём.

─ Конечно, дядя Юра, ─ отвечаю я, останавливаясь. ─ Всё, что угодно.

─ Вот сейчас мы с тобой проскочили, прошли между Сциллой и Харибдой буквально. Может, там ещё и не закончено, но в данный момент мы на свободе, да? И может показаться, что мы стали неуязвимыми, что нам ничего не страшно и никто нам не в состоянии причинить зло, а мы можем творить, всё что захотим. Но это не так, это ощущение обманчиво. Вернее, удача переменчива и нужно быть всегда начеку. Всё может измениться в любой момент. В любой, понимаешь?

─ Да, дядя Юра, понимаю, ─ серьёзно отвечаю я. ─ И я очень рад, что ты тоже это понимаешь. Мы с тобой затеяли очень большую игру. Очень большую. И зашли так далеко, что назад нам никак нельзя. Мы не можем просто сбросить карты, потому что сделай мы так, от нас ничего не оставят, даже мокрого места. Вообще ничего.

─ Знаю, Егор, знаю. Ты не жалеешь, что так всё раскрутилось?

─ Поздно мне жалеть. Да и не хочется. Хочется радоваться жизни и мчаться вперёд. Как думаешь, он вернулся к родителю или подался в тёплые края?

─ Не знаю…

Мы подъезжаем к дому, где я уже был с Рыбкиным и Хаблюком. Здесь ничего не поменялось, да и с какой бы стати. Тот же подъезд, те же рожи, запахи и вид помойки. Дверной звонок не работает поэтому приходится колотить кулаком.

─ Вы из горисполкома? ─ спрашивает проходящая мимо соседка. ─ Житья ведь нет от этой квартиры. Орут, дерутся, дебоширят. Уже и прав родительских лишили, да всё не в прок.

─ Нет, мы из другой организации, ─ говорю я.

Соседка не успевает продолжить, потому что дверь открывается и на пороге оказывается какое-то сказочное существо, похожее на беззубого лешего в майке-алкоголичке.

─ Семёныч из ЛФК вышел, ─ говорит оно, улыбаясь и беззащитно щурясь. ─ Празднуем…

Я отодвигаю его в сторону и прохожу вперёд, Платоныч идёт за мной. Мы заходим в комнату с нищенской обстановкой и тяжёлым табачным туманом. За грязным, заставленным консервами столом сидят мужики с перекошенными от выпивки рожами и забыченными, залитыми шарами. Смрад и разруха. Тлен.

─ Ну, за возвращение блудного сына! ─ орёт кто-то. ─ До дна, Трыня! До дна!

Видно все мы должны испить эту чашу до дна. Андрюха сидит за столом и едва не падает. В руке он сжимает стакан с прозрачной жидкостью. Его взгляд падает на нас с Большаком, но ничего не происходит, будто он нас не узнаёт.

─ До дна! ─ орут смурные собутыльники и он, как зомби, исполняющий приказ, подносит стакан ко рту.

21. Первым делом самолеты

Инстинкты срабатывают раньше разума, и я дёргаюсь вперёд, в один прыжок подскакивая к Трыне. Он не успевает сделать и глотка, как кубок с ядом оказывается выбитым из его руки и взлетает высоко над поверхностью стола, над этим скудным жертвенным пиршеством, прерывая инициацию, могущую забрать жизнь некрепкого подростка.

В комнате воцаряется мёртвая тишина и все взгляды оказываются прикованными к совершающему медленные вращательные движения стакану и выплёскивающейся из него, как из сопла ракеты, густой прозрачной реактивной струе.

Я хватаю зачарованного Трыню за шкирку и, прежде чем племя людоедов осознало ситуацию, срываю его с места и тащу к выходу. Алконавты начинают выходить из ступора и рычать, не в силах простить вторжение и, главным образом, расточительное и преступно неуважительное отношение к главному продукту их жизни.

Платоныч перехватывает Андрюху и тащит его к выходу, а я оборачиваюсь и держу оборону от преследователей. Вернее, только одного и как всегда вооружённого тесаком. Он, конечно, злой и агрессивный, но тут и говорить не о чем…

Ого! Вообще-то есть о чём. Он делает очень опасный выпад, и я едва успеваю отскочить, но так, что острие ножа чиркает по куртке, оставляя белый пушистый синтепоновый след. Ах, ты собака! Новая импортная куртка! Ах, ты собака!