Большие каникулы Мэгги Дарлинг

— Она даже не знает, как накрыть на стол, — сказала Мэгги и заплакала.

— Она научится, мама. Ты научишь ее. — Хупер позволил матери в голос порыдать на его плече. — Я лучше пойду и поищу Элисон, — в конце концов сказал он. — У нее в семье так все запутанно. Она представляла нашу как абсолютно совершенную ячейку американского общества, так, как это описано в твоих книгах. Я думаю, все это немного выбило почву у нее из-под ног, в психологическом смысле.

— Скажи ей, что я ей рада и что прошу прощения за всю эту… неприятную ситуацию, — сказала Мэгги. — Ты не возражаешь, если мы отложим подарки до завтра?

— He-а. Спокойной ночи.

— Спасибо, я попытаюсь уснуть. Хорошо, что ты приехал, Хупер. Я рада, что ты останешься здесь на какое-то время.

Он решительно бросил кухонное полотенце на разделочный стол, чмокнул мать в щеку и вышел.

Мэгги собралась сделать так, чтобы день после Рождества был настолько спокойным, насколько возможно. Спокойствие, решила она, будет ее убежищем от безжалостных жизненных бурь. Поэтому она составила список дел и прикрепила его на дверцу холодильника, после чего удалилась в спальню.

В спальне ей стало нехорошо. Кеннет оставил дверцы шкафов открытыми и повсюду разбросал всякий мусор. Мэгги начала все собирать: коробочка из слоновой кости, полная запонок и косточек для воротников рубашек, его пояс для смокинга, несколько книжек в мягкой обложке, аэрозоль от насморка, дорожный будильник, солнечные очки. Затем сложила все это в пару коробок от обуви. Ей казалось, что она собирает пожитки умершего человека. После всего этого она передвинула мебель в комнате так, чтобы ничто не напоминало того места, где она и этот человек предавались любви на протяжении многих лет. Но это не принесло облегчения. Комната была наполнена чем-то наподобие психологического зловония, которое способны были искоренить только два слоя свежей краски и полный ремонт. Поэтому, забрав свои книги («Мэнсфилд-парк» Джейн Остин, «Кухню Анд» Менендеса и Веги и последнюю биография Виты Сэквилль-Уэст), она отправилась в северную гостевую комнату, как она ее называла, которая была оформлена в фирменном приключенческом стиле компании «Тимберленд», с полосатыми одеялами компании «Гудзон Бэй» на двуспальной кровати, плетеной корзинкой для рыбы, как бы случайно свисавшей с двустворчатого шкафа из березы, снегоступами, стоявшими в углу, чучелом щуки, улыбавшимся со стены, и другими атрибутами северных лесов.

В кровати наконец вся боль и дрожь дня начали отпускать, и она окунулась в экзотический мир андских рецептов: синий картофель в арахисовом соусе, филе ламы с конголезским горохом, салат из кактусовых листьев и цветы тыквы…

7

Почти сестры

Около полуночи зазвонил телефон. Мэгги считала, что люди, звонящие по телефону после десяти вечера, относятся к низшей форме жизни, но она была не такой человек, чтобы спокойно лежать, не обращая на телефон внимания, даже если звонит тот негодяй, с которым она до последнего времени делила ложе.

— Вы знаете, который сейчас час? — рявкнула она в трубку, которая была ловко вставлена в небольшую выемку в березовом бревне.

— Мэгги, не беспокойся. Это я — Линди.

Это была Линди Хэйган, в девичестве Линди Кац, соседка Мэгги по комнате в Смит-колледже. Линди вышла замуж за Бадди Хэйгана, очень известного продюсера («Презираемая», «Дредноут», «Доброе и беспокойное сердце», «Второй шанс») и жила в Лос-Анджелесе. Линди и Мэгги не болтали, наверно, уже год. Когда-то они были близки как сестры. В действительности даже более близки, поскольку между ними не было ревности, существующей между братьями и сестрами. У Линди был хриплый артистический голос, хотя она и не работала по профессии с восьмидесятых годов.

— Мне нужно отсюда уехать, — сказала она без всякого предисловия. Привычное для Линди балансирование на краю маниакальности — качество, придававшее ей неповторимое очарование, — сейчас было похоже на абсолютную панику. — Я ненавижу в Лос-Анджелесе всех и каждого, понимаешь, и не выдержу здесь даже одного дня. Даже секунды.

— Что с тобой происходит?

— На прошлой неделе я обнаружила, что Бадди — голубой, ничего себе…

Мэгги села и вздохнула.

— Бадди Хэйган — голубой?

В ее голове последовательно пронеслись кадры: Бадди Хэйган смазывает доску для серфинга на пляже в Ист-Хэмптоне в 1983 году (в то лето они с Кеннетом жили на старой мельнице на Рам-роуд), а все женщины из средств массовой информации, богемные тусовщицы и девушки из массовок, мечтающие стать звездами, толпятся вокруг, чтобы хоть раз взглянуть на него; Бадди в смокинге на торжественном вручении призов Академии киноискусства с лицом таким же блестящим, как золото статуэтки, с триумфом поднимающим своего «Оскара» за лучшую картину; Бадди, отдыхающий под липой на площади Дофина в Париже однажды на Пасху в девяностых, когда они вчетвером слетали туда на «Конкорде» шутки ради. Вот уж никогда не подумала бы…

— Ты застала его за этим?