Большие надежды

Где я только не плутал, каких только не перевидал судов, что чинились в сухих доках, и корпусов старых кораблей, обреченных на слом, и сколько ила и тины, оставленных приливом, и сколько верфей, где строили корабли, и других, где их разбирали, и ржавых якорей, тупо цеплявшихся за землю, хотя они уже много лет как отслужили свой срок, и какие вставали на моем пути горные кряжи из бочек и теса, и сколько канатных заводов, из которых ни один не был Старым Копперовым! Раза четыре я сворачивал к реке слишком рано, раз пять – слишком поздно, и в конце концов, нежданно-негаданно, очутился-таки на берегу Мельничного пруда. Это был, по здешним местам, привольный уголок, где речному ветру было где разгуляться, и росло там несколько деревьев, и высился остов разрушенной ветряной мельницы, и стоял Старый Копперов канатный завод – в лунном свете он тянулся вдаль узким рядом вбитых в землю деревянных рам, прикрытых навесом и напоминавших какие-то древние грабли, которые от старости растеряли почти все свои зубья.

Выбрав из немногих причудливых домов на берегу Мельничного пруда один – с деревянным фасадом и оконным выступом во все три этажа, я подошел поближе и прочел на дверной дощечке: «Миссис Уимпл». Так как это и была нужная мне фамилия, я постучал, и мне открыла немолодая, цветущая, приятной наружности женщина. Впрочем, ее сразу же сменил Герберт, – он молча провел меня в гостиную и затворил дверь. Странно было увидеть его лицо, такое знакомое, в этой незнакомой комнате, где он явно чувствовал себя как дома, и я, помнится, разглядывал его так же, как разглядывал стекло и фарфор в угловом шкафчике, раковины на камине и цветные гравюры на стене, изображавшие гибель капитана Кука, корабельную шлюпку и его величество короля Георга III в пышном кучерском парике, лосинах и ботфортах, на террасе Виндзорского дворца.

– Все в порядке, Гендель, – сказал Герберт, – и он вполне доволен, только очень хочет повидать тебя. Моя дорогая девочка сейчас у отца, ты подожди минутку, она придет, тогда я вас познакомлю, а потом мы пойдем наверх… Да, да, это и есть ее отец. (Я услышал над головой какое-то грозное рычанье, что, очевидно, и отразилось на моем лице.)

– Надо полагать, что этот старикан – порядочная каналья, – сказал Герберт с улыбкой, – но я его никогда не видел. Слышишь, как пахнет ромом? Это он вечно тянет.

– Ром? – спросил я.

– Да, – подтвердил Герберт, – и можешь себе представить, как это полезно для его подагры. К тому же он всю провизию держит у себя в комнате и выдает на каждый день. Все у него расставлено на полках над кроватью, все отпускается строго по весу. Наверно, его комната сильно смахивает на мелочную лавку.

Пока он говорил, рычание перешло в протяжный рев, а затем смолкло.

– Чего же еще и ждать, – сказал Герберт в виде пояснения, – если он непременно желает сам резать сыр? Когда у человека подагра в правой руке – и во всех других конечностях, – как ему разрезать головку глостерского, не изувечив себя?

Видимо, он изувечил себя не на шутку, – яростный рев раздался с новой силой.

– Для миссис Уимпл это редкая удача, что она сдала верхний этаж Провису, – сказал Герберт. – Как правило, жильцы, разумеется, сбегают от такого шума. Любопытный это дом, верно, Гендель?

Да, это был любопытный дом, но безупречно прибранный и чистый.

– Миссис Уимпл – хозяйка на диво, – продолжал Герберт, когда я высказал ему это мнение. – Просто не знаю, что бы сталось с моей Кларой без ее материнской заботы. Ведь у Клары нет матери, и вообще никого родных, кроме старого Филина.

– Неужели это его фамилия, Герберт?

– Нет, нет, это я его так называю. Фамилия его – Барли. Но какое счастье для сына моих родителей – любить девушку, у которой нет родных и которая сама не мучится из-за своих предков и других не мучает!

Герберт уже рассказывал мне раньше, а теперь напомнил, что он познакомился с мисс Кларой Барли, когда та заканчивала свое образование в некоем учебном заведении в Хэммерсмите; после того как ее вызвали домой ухаживать за больным отцом, они во всем открылись доброй миссис Уимпл, которая с тех пор и покровительствовала их чувствам и опекала их, проявляя при этом столько же заботливости, сколько такта. Между ними было решено, что старого Барли отнюдь не следует посвящать ни в какие сердечные тайны, поскольку он был просто не способен заинтересоваться чем-либо более возвышенным, чем ром, подагра или судовой провиант.

Пока мы таким образом беседовали вполголоса, а потолочная балка дрожала от непрерывного рычания старого Барли, дверь отворилась и в комнату вошла очень хорошенькая, тоненькая, темноглазая девушка лет двадцати, с корзинкой в руках; Герберт поспешил освободить ее от этой ноши и представил мне как Клару. Девушка была поистине очаровательна, и ничего не стоило вообразить, что это – пленная фея, которую свирепый старый людоед Барли похитил и заставил себе прислуживать.