Большие неприятности

К вечеру я ужасно замерз. Меня трясло от холода, зубы выколачивали чечетку, и темная изба, наполненная кислой вонью и густым теплом, пока­залась великим счастьем. Взрослые суетились, хва­стались, звенели посудой. Меня сморило, и я заснул прежде, чем подоспело время отведать зайчатины.

Охота не понравилась. Большие хлопоты, боль­шой шум, ничтожные результаты. Это — раз. И два: долго вспоминалось лицо толстого человека, иска­женное неодолимым желанием убить.

(Слава богу, на войне я был истребителем, летал в одиночку, без экипажа. И никто не видел моего лица, когда я нажимал на гашетки. И я сам не видел.)

С той охоты в качестве трофея я привез заячью лапу. Дал деревенский охотник, сказав — на сча­стье, чтобы фартило... Потом я в кино видел: заграничный боксер таскал точно такую лапку. Для непобедимости. Но лапа не помогала. А я так и не узнал — помогает или нет: Наташка выклянчила. Сказала... пудриться!

Во второй раз я попал на охоту под занавес моей летной службы. Пригласили... Отказаться не было причин. В самом деле, не скажешь ведь: да был я один раз в детстве и не понравилось... Смешно.

Мы долго ехали на вездеходе. Нам предстояло добыть лося... Вскоре я постиг суть этой охоты. Из леса по хорошо наторенной тропке должен был выйти лось. Полуручного зверя долго подкармли­вали, и теперь он просто не мог не выйти: его научили двигаться этой дорогой, прямиком к кор­мушке. Итак, лось должен был выйти на охотни­ка. И хозяин, естественно, до л ясен завалить соха­того из своего замечательного именного, дарствен­ного «зауера» три кольца.

Не постиг я, однако, другого: мне, не охотнику, совершенно случайному, стороннему человеку, вся эта примитивная механика раскрылась через ка­ких-нибудь полчаса. Как же мог не понимать ее охотник, ради которого устраивался весь спек­такль?

«Странно, — думал я, — не понимать он не мо­жет, но, если понимает, какой ему интерес стрелять в ручную скотину? Это же все равно, что охотиться на корову».

И тут я поглядел на самого. Он стоял прямо и прочно — пожилой, грузный, уверенный в себе человек.

В лесу затрещало.

Я видел, как мгновенно он ожил, проворно вски­нув ружье, как он изготовился и напрягся. Я глянул ему в лицо и, словно жизнь не минула, увидел отцовского приятеля на той жалкой заячьей охо­те — точь-в-точь такой же приоткрытый рот и засохшая в уголках губ слюна, такие же глаза без мысли... И этот дрожал от нетерпения — убить!..

А по тропе, едва касаясь земли, медленно-медленно плыл, грудью раздвигая ветки, прибли­жался к нам лось. Он был не очень крупный, будто литой, словно струящийся в солнечном неровном освещении.

«Какая сила, — подумал я. И сразу: — Не дам... Черт с тобой, хозяин, я знаю — не простишь... да, плевать!» Я взвел курки, поднял ружье повыше и грохнул разом из обоих стволов над его головой: «Вот тебе, а не лось!..»

Ничего я этим, конечно, не достиг, не доказал и не изменил. Лосей били и бьют: стреляют браконьеры и по лицензии — законно..,, И ничью совесть я не задел. О какой совести можно говорить, если чело­век выходит убивать прирученную скотину?!

Единственно, чего я, пожалуй, добился: дал осно­вание сомневаться в моих умственных способно­стях.

Недоумок этот Абаза — факт!

И все равно — не жалею. Такой я и не хочу быть другим.

* * *

Утро синее, ветерок, прохладно — живи, радуйся. И в школу я шел с самыми добрыми намерениями: не задираться, внимательно слушать на уроках, если спросят, отвечать по возможности наилучшим образом, короче — соответствовать самым высоким нормам...