Большие пожары

У него была привычка еще с детства: во время еды или в постели перед сном выдумывать про себя разные истории, представлять себя кем-нибудь. Когда он был еще мальчиком, он никогда не представлял себя Чапаевым или Петькой, нет, он видел себя тоже мальчишкой, какой он есть, но с ним, именно с ним, с Сережей Лабутиным, разговаривает Чапаев и ценит его за храбрость, и посылает в разведку, а Петька объясняет ему, как устроен пулемет «Максим» (иди он объясняет это Петьке). Он представлял себя и сыном капитана Гранта (забыл, как его звали), и Томом Сойером, и Гаврошем, и маленьким оборвышем. С ним случались истории, и похожие на те, что были в книгах, и не похожие. Потом он стал представлять себя летчиком-истребителем, и курсантом военно-морского училища, и командиром миноносца, и везде это был именно он, Сергей Лабутин, и вокруг него тоже были и действовали реальные, известные ему люди. Потом, в армии, он бросил это. Но сейчас, лежа в огромном пакгаузе, в темноте, на пустых мешках, он, засыпая, увидел себя в поезде, в пассажирском общем вагоне. Он едет здесь со своим взводом. Он командир взвода, лейтенант, а взвод его не просто взвод, а отдельный разведвзвод. И тут же в вагоне едут гражданские пассажиры, и среди них он замечает ту девчонку из Хлебного переулка, с которой он гулял по Никитскому бульвару и которая вышла замуж. Но замуж она вышла, конечно, неудачно и потом, разумеется, убивалась, что не дождалась Сергея, и, раскаявшись, разошлась с мужем. Детей у нее, правда, нет (на тот случай, если Сергей захочет все же жениться, что само по себе сомнительно). А в другом конце вагона сидит Вера с кирпичного завода («Ты спишь?» — «Спю...»), тоже куда-то едет, а почти рядом с ней девчушка — продавщица грампластинок, с которой они ехали в электричке, а потом он провожал ее. Каждый был бы рад и горд, если бы его любили или хотя бы обращали на него внимание такие женщины. Это, разумеется, не относится к той, из «грампластинок»,— она здесь присутствует лишь затем, чтобы убедиться, что она потеряла. Они трое едут куда-то среди других пассажиров, не зная друг о друге, и неизвестно, видят ли его. А он сидит на средней полке, среди своих ребят, среди своих гвардейцев. На нем диагоналевые офицерские брюки, хромовые сапожки и нательная рубашка — чистая-чистая, белая-белая. Кто-то из ребят достает трофейный аккордеон, весь сияющий перламутром клавишей и кнопок, и тихонько наигрывает плясовую, и кто-то из второго отделения выходит в круг. (Вагон такой, где середина пустая, только пляши.) Ребята пляшут, а Тележко говорит:

— Что вы топчетесь, как все равно эти?.. Пусть товарищ гвардии лейтенант спляшет! А, товарищ гвардии лейтенант?..

И Сергей, оттолкнувшись руками, спрыгивает с полки и начинает бить чечетку. Он здорово пляшет, и они, все три, замечают его и узнают, и он здоровается с Верой и видит, как та, с их двора, вся вспыхивает. А ему со взводом пора выходить. Ординарец Мариманов подает гимнастерку, Сергей надевает ее, стягивает широким с красным отливом ремнем, и все видят, что на груди у него сверкает золотая звездочка (остальные ордена и медали лежат в планшете, и Вася следит, чтобы они не пропали. На Мариманова можно положиться). А в это время по вагонам идет их генерал Казанкин.

— Взвод! Смирно! — кричит Сергей.— Равнение на средину. Товарищ генерал! Разведвзвод следует к месту своего назначения. Командир взвода гвардии лейтенант Лабутин.

— Здравствуй, Лабутин, здравствуй, орел, здравствуйте, гвардейцы, вольно! — подряд говорит генерал и целует Сергея.

Поезд останавливается, взвод выходит на перрон, и все три девчонки выходят тоже, они не в силах ехать без него дальше.

— Взвод, равняйсь! — шепотом говорит Сергей и окончательно засыпает.

Он просунул голову в окошечко.

— Лабутин? Лабутин-Лабутин-Лабутин... Нет!

Он потоптался, не зная, что делать, пошел к выходу, когда сзади закричали, заполошились:

— Эй, эй, гражданин! Молодой человек! Лабутин! — Он вздрогнул, чуть не побежал.— Вам «молния!»

«Жду телеграфируй встречу Мариманов».

«Какую встречу? Ах, это он говорит, что встретит. Наконец-то!»

Неделю назад Сергей думать не думал о Мариманове, а сейчас ему казалось, что он ждал этой телеграммы чуть не все время, как вернулся, и только сейчас сбылось его ожидание.

На Ярославском было полно народу, за билетами стояли по нескольку суток, он тоже занял очередь и пока болтался по вокзалу. Вдруг искаженный под сводами прозвучал из репродуктора голос: «На поезд дальневосточного направления, отправляющийся через сорок минут, имеются в продаже билеты (Ага! Куда бежать?) в международный вагон... Повторяю...»

— Тьфу! Будь ты неладна.