Большие проблемы маленькой блондинки

Хотя публики может и не быть. Никитыч весь свой финансовый интерес исчерпал. Вадим… Вадиму тоже должно быть по барабану теперешнее горе Щукина. Что ему с гибели Тамарки? Холодно или тепло? Да ни так, ни по-другому. Все равно ему…

Странно, но эти оба и не думали уходить, сидели под высоченной липой на корточках и что-то вполголоса обсуждали. Щукинская сумка стояла там же, возле ствола. Завидев его, выходящего на негнущихся ногах из дверей морга, Вадим вскочил, схватил сумку и испуганно уставился на него. Никитыч остался сидеть, изредка поглядывая в сторону Стаса помутневшими то ли от опохмелки, то ли от пробившей его внезапно мудрости глазами.

— Ну что?! — Вадим глянул настороженно на Щукина и тут же отвернулся. — Она?!

Щукин кивнул. Говорить просто-напросто не мог. Кое-как одеревеневшими пальцами сунул в рот сигарету и с благодарностью принял огонь зажигалки от подоспевшего Никитыча.

— Может, выпьешь? У меня есть, — расщедрился тот вдруг и тут же выудил из бездонных карманов непотребно грязных штанов пол-литра. — Прими на грудь за упокой души, дышать хоть сможешь.

После двух шикарных глотков граммов почти в двести дышать и в самом деле стало чуть легче. Говорить Стас по-прежнему не мог.

Вадим тоже молчал, продолжая таращиться на заросший репейником двор городского морга. Говорил за всех Никитыч.

— Вот жизнь, а! Дряхлая бабка, которая клюку еле до сортира дотащит, живет! А молодая красивая баба вдруг берет и погибает!!! Где справедливость?! — выпалил он с неподдельной горечью, допив оставшуюся в бутылке водку в три приема. — Взять хотя бы меня… Живу ведь! Никому же ни хера не нужен, никому! От меня даже кошки подвальные шарахаются, что говорить о собаках… А живу! И семья ведь у меня была, слышь, парень. Хорошая семья. Кинули, суки. Кинули меня, обобрали. И квартиру, и гараж, и дачу… Все отобрали, подобрав приличную действу мотивацию: не нужно, говорят, тебе, батя, этого ничего. Ибо не работаешь, стало быть, денег нет, а коли денег нет, стало быть, и налоги тебе платить нечем. А платить надо! Ушел на хер в подвал к крысам и их помету. Жрать иногда нечего, кроме этого самого помета, а все равно живу, не издыхаю!.. А девки нету!

— Ты это, слышь, Никитыч, — вдруг подал голос Вадим, молчаливо стоящий чуть в стороне. — Ты бы заткнулся, а! И без тебя все понятно, что кидалово по жизни было, есть и будет, чего тарахтеть без толку!

— Ишь, сопляк, какой толковый, — поспешил обидеться Никитыч, влез в карман своих штанов, поерзал там, выудил слипшийся мякиш черного хлеба и тут же впился в него прокуренными зубами. — Мне, может, обидно до чертей, когда карга какая-нибудь живет, а молодуха сгорела! За какой хрен, спрашивается? Богу, что ли, так угодно?! Да срать он хотел на нас на всех! Это не Богу, а какой-то падле было угодно! И почему-то угодно было именно так, а не по-другому! И какой такой падле, спрашивается?!

Вопрос был провокационный. Гнусный вопрос. Отвечать на него было некому, не ответить было нельзя. Хотя бы в память о нелепой Тамаркиной жизни и страшной мучительной смерти.

Щукин встряхнул гудящей от мыслей и водки головой и обвел глазами двор.

Противным было место. Высокие липы, много лип. И старых, казалось, рвущих макушками низкие тяжелые облака. И молодых, осторожно изгибающихся стволами к солнечному месту поближе. Забор по всему периметру, высокий, дощатый, сто лет назад крашенный и ремонтированный тогда же, пролом на проломе. Бурьян чуть не в рост человека. Вдоль дорожки еще немного скосили, а чуть дальше, в сторону забора, непроходимые чащи. И пыль повсюду. Лохматая, серая, неподвижная. На листьях деревьев, на громадных лопухах, на перекладинах забора.

Он перевел взгляд на милицейский «уазик», затормозивший почти у дверной ручки входной двери. Вздохнул, глянул с сожалением на пустую бутылку из-под водки, которую Никитыч прислонил к липовому стволу. Можно было бы и еще принять, чтобы соображать хоть маленько. Чтобы не саднило так внутри и мысли чтобы хоть немного от Тамарки откачнулись, а то все она и она в голове.

— Как думаешь, Никитыч, найдут, кто ее… — Выговорить следующее слово он все же не сумел, оно застряло вместе с воздухом в горле и тут же надулось огромным пузырем.

— Кто?! Эти?! — Никитыч пренебрежительно ткнул заскорузлой дланью в сторону милицейской машины. — И не надейся! Они тиснули на нары одного, им теперь за глаза хватит.

— Думаешь, что это не он?

— Ничего я не думаю. Че мне думать, я не следак! — Никитыч дурашливо захихикал. — И это не мою бабу грохнули, а твою! Вот ты и думай!

— И подумаю!

— Во-во, подумай, подумай! Есть над чем подумать! Удобный Степа был фигурой! Подле него и смерть примешь, как подарочек!

И, сильно шатаясь от выпитого, Никитыч побрел куда-то в сторону огромных лопухов. Вадим остался стоять, по-прежнему не выпуская ручек сумки. С минуту потаращился на согбенную спину Никитыча, вздохнул, презрительно сплюнул себе почти на кеды и неожиданно предложил:

— Идем ко мне, что ли?

— К тебе, это куда? На Угловую? — Щукину теперь уже все равно было, куда идти, хоть бы даже и в преисподнюю.