Большие проблемы маленькой блондинки

Ехать ему отчаянно не хотелось. И вовсе не из-за того, что презирал он всю эту канитель, призванную стоять на страже закона. Ну, стоят и пускай себе стоят, ему то что. Ему безразлично, пока его не трогают. А не хотелось ему ехать оттого, что он дико боялся покойников. Просто до холодной пустоты внизу живота, до странной горечи во рту и непроходящей рези в глазах он их боялся. И это тех, которых в хорошие костюмы упаковывают и в деревянный ящик кладут, когда все честь по чести. Тут же было вовсе гнусно. Тут была сгоревшая баба. Представлять себе, как она может выглядеть, ему не хотелось, а уж глядеть…

— Не дрейфь, ты смотреть не станешь, — догадался Щукин, он ведь тоже мог быть догадливым и проницательным. — Просто города я не знаю. Куда ломиться, тоже. К ментам подашься, вопросы начнутся, а у меня… Короче, прописан я был одно время не там, где приличным людям надлежит прописываться, понял?

— Да понял. — Парень вздохнул, поелозил рваным кедом по асфальту, почесался тощей спиной, обтянутой клетчатой рубашкой без рукавов, о стену и проговорил нехотя: — Ну, поехали тогда, что ли. Есть у меня знакомый один. Он к ментам вроде вхож. Поговорим, может, поможет.

Знакомый оказался самым подлым, самым опустившимся бомжом, не желающим делать ни шагу за спасибо. За звонок «другу», так он именовал следователя, которому благополучно стучал последние пару лет, Никитыч затребовал сотню. За то, чтобы по его распоряжению сопроводить Щукина до отделения милиции, а потом до морга, еще две. При этом он плотоядно облизывал толстые губы, покрытые трещинами с въевшейся в них намертво пылью, и многозначительно потрясал в воздухе кривым пальцем, что могло означать только одно: он им еще пригодится и, уж конечно, ничего делать за бесплатно не станет.

Щукин безропотно отстегивал сотни, хотя сопровождающий и толкал его сердито в бок крепким кулаком.

А ему вот плевать на деньги, хотя особо-то их и не водилось. Плевать и все! Ему вдруг страстно захотелось докопаться до правды, которую он поначалу отметал от себя, а теперь вот решил, что все, хватит, не отмахнуться. Потому и совал в заскорузлые ладони сотню за сотней, даже сверх того, что было оговорено поначалу.

— Ну, иди, что ли, парень, — приказал Никитыч, стоя у металлических дверей морга, сам идти туда он наотрез отказался, суеверно перекрестился и пробормотал: — Успею еще…

Ишь ты, — подумал с раздражением Щукин, вручая сумку со своими рубашками новому знакомому, назвавшемуся Вадимом. Жить ведь не живет, прозябает в грязи и навозе, в холоде, голоде, пьяном угаре и тоске, а ТУДА все равно не хочет. Даже такая вот ухандоканная изнанка, а все равно жизнью считается и стережется.

А может, в том вся и правда? Может, потому и дорожит своей никчемной, продубленной жизнью Никитыч, что знает: до того, чтобы ТАМ очутиться, у него ровно полшага. Наверх нельзя, да и не получится, а вниз — всего лишь полшага. Потому и не торопится его сделать, оттягивает. Знает, как страшно ТАМ, знает. Ему ведь она — тварь заплесневелая — каждую ночь в лицо дышит.

Может, все и так…

— А с чего вдруг такой интерес к трупу? — толстенкий, маленький, в очочках патологоанатом оглядывал Щукина с профессиональным интересом, ощупывал почти, будто нацеливался, куда поскорее вонзить свой скальпель. — Вроде бы все давно решено с ней. Что еще за вопросы?

— Вопрос один.

Щукин вздохнул, выдохнул, пытаясь осознать, жив ли он еще до сих пор или наполовину умер. Пощурился на отвратительный свет люминесцентных ламп, нестройной дорожкой выложивших коридорный потолок. Хотел было облокотиться о стену, но потом передумал. Значит, жив все же, если отвращение способен испытывать.

— Вопрос один… — снова проговорил он после паузы и снова помолчал, прежде чем выговорить. — У вашей погибшей пальцы на левой руке все целы?

— То есть? — Круглые, будто у филина, глазки за стеклами очочков настороженно блеснули. — Что вы хотите этим сказать? Если имеется в виду, присутствовали ли на руке все пять пальцев, то твердо смогу заявить. Да, все пять пальцев на левой руке погибшей присутствуют.

— На безымянном должно не хватать одной фаланги, — промямлил Стас Щукин и еле сдержался, чтобы не расплакаться.

Вдруг как стиснуло все в груди. Как накатило. Как подступило к глазам и горлу, стоило вспомнить про этот ее палец, которого Томка вечно стеснялась. Даже кольца отказывалась носить на левой руке и перстни, из-за этого дефекта, заработанного в шальном подростковом возрасте. Он еще, идиот, смеялся всегда, что вот по этому пальчику ее и станет искать. Накаркал, получается, провидец хренов.

— На безымянном? Фаланги? — патологоанатом задумчиво скрестил толстые ручки на округлом животе. — Кажется… Кажется, отсутствует. А что такое?

— Взглянуть можно?