Большие расстояния

Пришел в себя только на берегу. Открыл глаза — и сразу же закрыл их: солнечный свет ослепил его. Заботливо укутанному телу было тепло и уютно. Где-то рядом разговаривали.

— Вот это моряк! — пробасил кто-то. — Поднял со дна моря сорок ящиков. Под артиллерийским огнем! Удивительно… А ты, солдат, тоже, видать, не лыком шит: здорово подсобил морячкам. И этого в последнюю минуту ловко на берег вытащил.

— А нам не впервой, — услышал Виктор удивительно знакомый голос. — Мы на лесосплаве… Ну, бывайте, покедова! Меня, видать, в полку уже заждались. Морячок-то в себя пришел…

Виктор широко раскрыл глаза и сел.

— Солдат, подойди сюда, — сказал он требовательно. — В боку что-то колет — подняться не могу. Дай руку…

Солдат подошел, усмехнулся и протянул руку. Виктор крепко пожал ее, эту шершавую руку, пропахшую дымом и ружейным маслом. Он не стал расспрашивать, каким образом солдат очутился здесь, в Крыму.

Коктебель.

ДАЛЕКИЙ БРАТ

Всегда немного грустно наблюдать за тем, как улетают в теплые края птицы. Первыми покидают наше Заполярье кулики. Еще задолго до первых заморозков их шумные стайки устремляются на юг. Вслед за ними снимаются с мест поморники, гуси и сапсаны. И только чайки да гагары с тревожными криками носятся над вспененным морем до самых зимних холодов. Но потом исчезают и они. Тусклое негреющее солнце надолго скрывается за сопками. Гудит, гуляет по арктическим просторам пурга, загоняет зверей в норы. Лишь голодные тундровые волки бесстрашно подходят почти к пирсу.

В этом году снег выпал в сентябре. Кругом белым-бело. По вечерам над бухтой горят багряные зори. Последние осенние зори… Ночью можно любоваться северным сиянием. Да только здесь оно не такое, каким его описывают в книжках. Просто невысоко над горизонтом дрожат, переливаются бледно-зеленые занавеси.

— Никак в толк не возьму: отчего тянет людей сюда? — говорю я своему приятелю Сергею Кравцову. — Снег, ветер… Сентябрь, а в пять часов дня уже звезды зажигаются. И море какое-то неинтересное: серое, холодное. Вот закончим службу — и айда к нам в заволжские степи!.. Идешь, бывало, по тропке, а на жнивах телеги поскрипывают: это колхозники скошенную пшеницу свозят на тока. Разобьешь о колено арбуз — красный-красный. Привалишься к душной копне, жуешь и смотришь, как в небе беркуты плавают. Красота!..

Мы сидим почти у самой воды на выщербленном камне. Глухо шумит Баренцево море. Расплывчатый красный диск солнца низко повис над заснеженными сопками. Небо какое-то желтоватое. Неподалеку на торфяных буграх копошатся куропатки. Полярная дымка окутала корабли, стоящие у пирса. Кравцов слушает меня рассеянно. По тому, как он хмурит брови, плотно сжимает тонкие губы, болезненно щурит глаза, я заключаю, что Сергей думает о чем-то своем. Думает упорно, непрестанно.

Что сталось за последнее время со старшим матросом Кравцовым, нашим первым затейником и песенником? Заскучал, сделался неразговорчивым. На все вопросы отвечает односложно: «да», «нет». Похудел, глаза ввалились. Неприятности по службе? Сердечные тайны? Может быть, дома что случилось?

Вот уже неделю я тщетно ломаю голову над этой загадкой. Очень плохо, когда твой приятель загрустил, а ты не знаешь, чем помочь ему. Какие неприятности по службе могут быть у Сергея Кравцова, которого командир корабля всегда ставит нам в пример? У морских пограничников служба, сами знаете, нелегкая, но Сергей говорит, что не променял бы ее ни на какую иную. У Кравцова железная выдержка и завидное здоровье.

Сегодня я решил наконец поговорить с ним по душам. По дому, наверное, соскучился. А возможно, дивчина писем не шлет. Всякое бывает. Да будь моя власть, я бы тем девушкам такой приказ объявил, чтобы, учитывая здешний холодный климат, погорячее письма писали, и притом не реже одного раза в неделю.

— Скрытный ты человек, Сергей, — говорю я, отбросив всякую дипломатию. — Служим мы с тобой, служим, а я о тебе, о твоей прошлой жизни ровным счетом ничего не знаю. Ну скажи, любил ли ты когда-нибудь? Была у тебя на примете девушка?

Кравцов удивленно вскидывает брови, смотрит на меня в упор своими серыми глазищами, потом отворачивается, наклоняет голову. Некоторое время мы сидим молча. И когда я уже теряю надежду выпытать что-нибудь у Сергея, он заговаривает:

— Вот, к примеру, взять хотя бы того же поморника. Странная птица. Почти девять месяцев носится над безбрежными просторами Тихого океана и все-таки хоть ненадолго, но прилетает сюда, в Заполярье. Должно быть, родина здесь. Я тоже родился на Севере. А рос в другом, теплом краю. И оставил я в том краю брата, будто половину сердца оставил… Очень любили мы друг друга. Тяжело мне было расставаться с ним, но пришлось. Совсем недавно я узнал, что брат попал в большую беду: лежит он где-то за тридевять земель в госпитале, раненный, и я ничем не могу помочь ему, не могу с ним повидаться. Вот мое горе, друже Иван. А девушек у меня нет, не успел обзавестись…