Большие воды

– Да. Хиггайон постоянно опрыскивал его прохладной водой, и они собирались попросить серафима помочь ему.

– Аднареля?

– Да. Жука-скарабея.

– Хорошо.

– Он не один из вас, этот молодой великан, и он не из нефилимов. У тех кожа на солнце лишь вспыхивает белее и белее, как пепел в жарком огне зимних недель.

Бежевые крылья дрогнули, их золотистые кончики замерцали в свете звезд.

– Если у него обгорела кожа, то он не из нефилимов.

– И не один из вас.

– У него есть крылья?

– Нет. В этом он совсем как человек. Он кажется очень юным, хотя он такой же высокий, как ты, и худой.

– Ты рассмотрела его глаза?

Она не заметила огонька в глазах серафима.

– Серые. Красивые глаза, Ариэль. Не горящие, как… не излучающие свет, как твои. Больше похожи на человеческие – мои, моих родителей, братьев и сестер.

Ариэль ласково коснулся ее плеча:

– Иди домой, дитя. Не бойся пересекать оазис. Я присмотрю, чтобы тебе не причинили вреда.

– Ты и Иблис. Спасибо! – Иалит по-детски подняла лицо, ожидая поцелуя.

Ариэль наклонился и осторожно коснулся губами ее лба:

– Тебе недолго уже быть ребенком.

– Я знаю…

Он снова легонько поцеловал ее – а мгновение спустя огромный лев уже мчался прочь по пескам пустыни.

Иалит свернула на песчаную тропинку через ячменное поле. Тропинка упиралась в каменную дорогу, идущую между белыми домами из высушенного на солнце кирпича: низкие дома строили так, чтобы те выдерживали частые землетрясения. В некоторых из этих невысоких построек располагались лавочки, где торговали выпечкой, лампами из камня, маслом. Были лавки, где продавалось копченое мясо, лавки с луками и стрелами, лавки с копьями из дерева гофер. У некоторых вход был занавешен нитями ярких бус, звенящих на вечернем ветерке.

Из одного такого домика вышел нефилим, обнимавший молодую женщину. Женщина взирала на него с обожанием и тесно прижималась к нему. Ее блестящие черные волосы ниспадали на спину до самых бедер, а глаза, устремленные на нефилима, были темно-синими, как ляпис-лазурь.

Иалит остановилась как вкопанная. Этой женщиной была Махла, сестра Иалит, единственная оставшаяся с ней в родительском шатре. Две их старшие сестры вышли замуж и жили с мужьями в другой части оазиса. В последнее время Махла то и дело исчезала из шатра. Теперь Иалит знала, куда она уходит.

Махла заметила младшую сестру и улыбнулась.

Нефилим тоже улыбнулся, благосклонно приветствуя Иалит.

Пока они не вышли из тени, Иалит казалось, что это Иблис. Она была потрясена и почувствовала себя преданной. Но в ярком свете звезд она увидела, что крылья этого нефилима намного светлее – нежного лавандового цвета. Она не могла сказать, какого цвета его волосы, но они тоже были светлее и как будто светились оранжевым. У нефилима была гибкая шея, наводящая на мысль о змее, и тяжелые веки.

Он снова ласково улыбнулся:

– Махла останется со мной этой ночью. Передай это своей матери.

– Но она будет беспокоиться! – вырвалось у Иалит. – Нам не разрешают ночевать в других…

Махла радостно засмеялась:

– Угиэль выбрал меня! Я его невеста!

Иалит ахнула:

– А мама знает?

– Еще нет. Скажи ей, сестричка.

– Но разве ты не должна сказать сама? Ты и…

– Угиэль.

И снова зазвенел смех Махлы, подобный колокольчикам.

– Старые обычаи меняются, сестричка. Этой ночью я встречусь с братьями Угиэля.

Нефилим обнял Махлу крылом:

– Да, сестричка. Старые обычаи меняются. Иди и скажи матери.

Иалит пошла прочь, а они смотрели и махали ей вслед. В конце улицы она услышала шаги и, обернувшись, увидела, что за ней идет какой-то молодой мужчина. Иалит достала стрелку и вложила ее в трубку, но мужчина исчез за углом дома.

Низкие белые здания сменились шатрами. Каждый шатер окружала земля его владельца. Сперва это были маленькие участки хозяев лавок, потом – рощи и поля, иногда занимавшие много акров. По пути она видела пасущихся овец, коз, верблюдов. На лозах зрели виноградные гроздья.

Ее отцу принадлежал большой шатер, окруженный несколькими шатрами поменьше. Иалит поспешила в главный шатер, зовя мать.

Денниса привел в чувство запах. Ноздри его задвигались, в животе забурчало. Пахло стряпней, дымной и прогорклой. Воняло хуже, чем гнилой сыр, хуже, чем силос, который пах примерно как гнилой сыр и которым несло от всех работников на фермах. Душок был посильнее запаха навоза, который раскидывают по полям весной, – это все-таки здоровый запах роста. Здесь же пахло старым гниющим навозом. По сравнению с этим запахом вонь школьного туалета могла сойти за сущее благоухание. А поверх всего этого, не перекрывая, разливался приторный запах благовоний, пота и никогда не мытого тела.

Деннис открыл глаза.

Он был в замкнутом пространстве, освещенном лунным светом; свет попадал сюда через отверстие в искривленной крыше. И такой же яркий свет струился от рога единорога. Серебристое существо огляделось, фыркнуло и ударило копытом по грязному земляному полу. У его ног съежился мамонт.