Большое кино

— В моем доме в Миллбруке есть несколько ее работ периода Сен-Луи. С удовольствием вам их продемонстрирую, если соберетесь как-нибудь ко мне заглянуть.

Либерти вспыхнула.

— Может быть, на сей раз вы будете так любезны и позволите мне ознакомиться со своей статьей до того, как она будет напечатана?

Так вот куда он клонит!

— Сначала закончите свой рассказ. Что за история с верблюдом?

— Уйдя с той вечеринки, Китсия села в Восточный экспресс и отправилась в Багдад, а оттуда — на Звар, где поселилась среди погонщиков верблюдов.

— И с тех пор так и не появлялась во Франции?

Арчер загадочно посмотрел на нее и засмеялся:

— В нашей семье она вовсе не воспринималась как отшельница, уж поверьте мне. Она прибыла на Звар с тринадцатью сундуками, двенадцать из которых были отправлены в гарем эмира в качестве подарков от Китсии Репсом тридцати пяти его женам.

— Настоящий гарем? Паранджи, евнухи, сказки «Тысячи и одной ночи» наяву?

— Именно. Представьте себе, как эти средневековые создания принимали изделия от Диора и Шанель… Еще до того как она бросила Париж, Китсия была там одной из самых модных дам.

— Наверное, эмир и его женушки были на седьмом небе от счастья?

— Напротив. — Он усмехнулся. — Эмир прислал к моему отцу в офис гонца и потребовал объяснений, так как был до крайности возмущен тем, что его жены разоделись, как европейские блудницы, а родная сестрица отца бродит по базару в лохмотьях, словно двенадцатилетний мальчишка, и курит с местными торговцами гашиш.

— Я вижу, она не тратила времени даром.

— Отыскав какого-нибудь особенно живописного старика араба, она тащила его к себе в дом и часами писала его портрет, забывая обо всем на свете… Понятно, цветы оказались преданы забвению. Моя мать была в ужасе.

— А вы?

Он рассеянно потрогал кончиком языка щербинку на переднем зубе.

— Что именно вы хотите узнать?

— Вы тоже ужасались? Как вы относились к Китсии?

Она пыталась увидеть всю ситуацию его глазами. Возможно, это помогло бы воспринять все не как мираж, мерцающий на удалении двенадцати тысяч миль в наркотическом тумане, а как что-то реальное, происходившее на самом деле.

— Конечно, наши отношения изменились. Я до сих пор предпочитаю представлять себе Китсию такой, какой она была еще в Париже, в моем детстве, когда жизнь была проще.

— Почему она потом усложнилась, Арчер?

— Помнится, в детстве я воображал, что в Париже вечно царит весна — ведь мы приезжали туда в начале апреля. Мать отдавала меня Китсии, а сама пропадала месяца на полтора, «проглоченная оазисом», по словам Китсии. Для нас Париж был именно оазисом…

Он задумался было снова, но Либерти быстро вернула его действительности:

— Как относилась к вашим приездам тетушка? Тогда, кроме вас, у нее были собственные… дела?

— Я был для нее чем-то вроде зверя-любимца.

Рейсом открыл свой портсигар из слоновой кости и достал длинную деревянную спичку из высокой керамической подставки в форме женской шеи. Чиркнув по подставке, он зажег спичку, закурил и улыбнулся Либерти сквозь облачко дыма. Правда, на этот раз она подозревала, что улыбка адресована не ей, а воспоминаниям.

Неожиданно перед ними вырос официант, и Рейсом шепнул ему что-то по-арабски. Либерти решила, что сейчас им подадут завтрак.

— У Китсии был «пирс-эрроу», — продолжил Рейсом свой рассказ, — один из первых автомобилей с откидным сиденьем.

Одна она никогда не ездила, зато любила катать меня. Мы разъезжали по Булонскому лесу, где я лакомился рахат-лукумом, виноградом и гранатами. Помнится, однажды она позволила мне сплевывать семечки от граната прямо ей на платье, потому что ей нравились пятна от сока на белой ткани, — так она это объяснила. В те времена она носила только белое; белой была и ее неизменная горжетка, которой она щекотала мне подбородок. Она любила меня смешить. Никогда я не был так счастлив! — Его лицо приняло мечтательное выражение. — Моего отца наше катание страшно злило, ведь он был не только торговцем оружием, но и инженером и не мог особо восхищаться машиной, у которой фары были в бампере. Но Китсии было на это наплевать: машина ей нравилась, как и шофер — индус из Пенджаба по имени Мохамед Якуб. Вы видели когда-нибудь пенджабцев, мисс Либерти? Это народ гигантов. В шофере было шесть футов семь дюймов. Он так и жил в машине. В отличие от других шоферов, работавших в костюмах и черных кепках, он носил широкие шаровары и расшитую куртку с блестками, водил машину босиком, и от него всегда пахло шафраном.

— Должно быть, втроем вы представляли забавное зрелище, — заметила Либерти.

— Да уж, Китсия любила пустить пыль в глаза. Меня она одевала в морские костюмчики или в китайские курточки. Судя по фотографиям, на меня тогда нельзя было смотреть без смеха.

— Зато теперь вы определенно не ярмарочное диво, — не сдержалась Либерти.

Араб-официант принес в бельведер соломенные салфетки, серебряные ложки и глиняные миски с кушаньем. Либерти принюхалась:

— Что это?

— Какая разница? — заговорщицки подмигивая, проворчал Ренсом. — Вы мне не доверяете?