Большое кочевье

Светлая полярная ночь застала пастухов по ту сторону водораздела, в вершине крутого распадка. Наскоро вскипятив чай, поужинав, натянув ситцевый полог-накомарник, подстелив под бока стланиковых веток, пастухи тотчас уснули. Ночь была тихая, но холодная. Утром, спустившись в долину, пастухи попали в старые гари и шли по ним весь день, и за все это время не услышал Николка ни птичьего свиста, ни звериного топа, не увидел ни одной зеленой веточки — лишь кое-где из-под пепла выбивалась бледная чахлая былинка, да всюду стелились пятнами бурые мхи. То и дело хрустел под ногами древесный уголь, запах золы раздражал ноздри. Мертвые серые лиственницы, черные пни, пепел, мхи — все одно и то же, все одно и то же. И над всем этим гнетущая кладбищенская тишина. И потому необыкновенно радостной, светлой и счастливой казалась людям в этом мертвом пространстве мысль о том, что слава богу, не вся земля такая, что все это непременно скоро кончится и встретится им на пути зеленый лес, дивно пахнущий смолой и грибами, наполненный птичьим гомоном и таинственными шорохами.

Через неделю, как и обещали, Долганов с Николкой вернулись на Маякан, где их с нетерпением ожидали товарищи и тяжелый, изнурительный труд — началась пора гнуса и летних кочевок.

Дни и ночи вокруг чума дымились костры, сложенные из трухлявых пней и валежника, возле костров-дымокуров спасались олени от гнуса, здесь пастухи клеймили телят, кастрировали мулханов и корбов, здесь же ловили ездовых и забивали чалымов на мясо — мясо хранили в наледях, если таковые оказывались рядом, а если их не было — коптили мясо в чуме над костром. Сливочное масло хранилось в муке: положенное в амбаре в мешок с мукой в марте месяце, извлеченное из него в разгар лета, оно оказывалось совершенно свежим и твердым, как только что взятое из холодильника.

А лето выдалось на редкость знойным: все мелкие ключи в распадках начисто пересохли, преждевременно пожелтели травы, ягель под ногой хрустел и рассыпался в мелкий желтоватый порошок. Иногда высоко-высоко над изнывающей тайгой медленно проплывали легковесные белые тучки — подразнят, обнадежат, и вот уж вновь над головой бездонное пустое небо.

В полдень, в разгар жары, даже птицы замолкают, жмутся поближе к мочажинкам, к родникам, прячутся в спасительную тень листвы. Комары и те куда-то исчезают, и только оводы вьются и звенят пестрым жгучим облаком над всем, что ходит и ползает. В такое время пастухи, оставив работу в стаде, уходили в чум обедать, час-два отдыхали. После обеда Николка с Афоней, раздевшись донага, отчаянно отмахиваясь от оводов, торопливо ополаскивались студеной ключевой водой.

Такое купанье освежало тело и снимало усталость. Николка пытался привлечь к этому и остальных пастухов, но тщетно: пастухи холодной воды боялись и восторга молодых не разделяли. «Купайтесь, купайтесь — чахоткой заболеете, тогда узнаете», — говорили они.

Николка почти совсем перестал читать книги, времени едва хватало на дневник, но по-прежнему после сна он упражнялся с тяжелыми камнями, отжимался от земли на руках, а иногда уговаривал Афоню на борьбу. Афоня был парнем не из слабого десятка, но Николка легко клал его на лопатки, это, должно быть унижало Афоню, и он соглашался бороться с Николкой все с большей неохотой. Вскоре Николка стал прибегать к хитрости, он поддавался Афоне, это возымело действие — Афоня стал бороться охотней.

Сын оленевода, Афоня довольно быстро осваивал профессию. Добродушный, исполнительный, улыбчивый, он сразу пришелся по душе всем пастухам. Было видно, что ему нравится кочевая жизнь, нравится тайга и все, что связано с нею. Едва стоя на ногах от усталости, облепленный комарами, которые метелью опускались на тайгу после заката солнца, отмахиваясь от наседавшего гнуса, он обычно говорил беззлобно: «Ну вот, пристали, черт вас подери — дохнуть не дают».

В тайге биноклями приходилось пользоваться редко, обзор был широким только в гольцах да на марях, в любом другом месте горизонт заслоняла тайга. Здесь особенно важны были навыки следопыта — пастухи больше ходили с опущенной головой, стараясь не пропустить ни одного оленьего следа, выходящего за пределы пастбища. Не простое дело — в летнюю пору заметить в тайге след одиночного оленя, еще трудней идти по такому следу многие километры. Но если примятый копытом ягель сохранял на себе форму следа три-четыре года и был сравнительно легко различим, то на каменистой твердой почве от следопыта требовалось предельное внимание.

В конце июля в условленном месте пастухи с нетерпением ожидали Шумкова, но вышли все сроки, наступил август, а Шумков все не являлся.

Так и не дождавшись Шумкова, пастухи откочевали в верховья реки Левая Яма. И в этот же день, не отпуская ездовых, навьючив их пустыми мунгурками, Аханя с Николкой повели два аргиша к Маяканскому амбару, чтобы забрать оттуда остатки продуктов.