Большое кочевье

— Он просит, чтобы вы Лапузина не отправляли в Магадан, — если вы его отправите, то нам, пастухам, будет стыдно. Черт с ним, с оленем. Он говорит, что у Лапузина совесть еще осталась и он больше стрелять оленей не будет. Чтобы все дело кончить миром, старик дает вам в подарок своего личного оленя. Олень жирный, не сомневайтесь, — это уже Родников добавил от себя. И, заметив протестующий жест начальника, перебил его: — Вы, пожалуйста, не отказывайтесь, не обижайте старика.

С минуту в палатке стояла тишина, все смотрели на начальника.

— Ну, хорошо, — выдохнул наконец тот. — Мы оставим Лапузина, парень он действительно неплохой, но оленя все-таки даром не примем — слишком дорогой подарок.

— Бери, бери, начальник! — обрадованно воскликнул Аханя. — Зачем дорого, суксем недорого. Окси! — И он опять принялся объяснять присутствующим свою точку зрения на всю эту конфузную историю.

— Вы не думайте, что старик бедный, — сказал Родников, когда тот закончил свою речь, — ничего ему за оленя не нужно. У него тридцать личных оленей, и он не знает, куда их девать.

— Да-да! Праульно иво говорили — моя много олень! Скоро подыхать будем… Тибе бери олень, моя шибко радовались, спасибо тибе!

— Ну, хорошо, — опять сдался геолог и, обернувшись к рыжему детине, попросил: — Саня! Сходи ко мне, принеси бинокль, с футляром который!

Когда рабочий вернулся, начальник сказал:

— Вот тебе, батя, ответный подарок.

Аханя принял подарок без жеманства и тотчас же стал восторженно ощупывать его и осматривать, как ребенок новую игрушку.

— Окси! Хокан ай! Хокан ай!

Но пора было уходить — близились сумерки, пастухи стали прощаться.

— Постойте, ребята, чего вам пешком ходить? Сейчас вас на вездеходе домой отвезут.

— Не нада, начальник, не нада! — замахал Аханя руками. — Наша люче пешком ходили будем.

Но Родников старика не поддержал — очень уж хотелось ему прокатиться на вездеходе, поэтому он охотно принял предложение начальника.

Кабина вездехода оказалась тесной. Родников умостился на капоте между водителем и Аханей, которому уступил мягкое сиденье.

Все готово — можно ехать. Внезапно открылась дверца, в кабину заглянул Лапузин. Лицо у него смущенное, он кивает Родникову, затем указывает глазами на Аханю, что-то говорит, но из-за шума мотора не разобрать, о чем говорит.

Родников недоуменно развел руками, показал на свои уши, дескать, не слышу ничего. Лапузин досадливо поморщился, сунул в руки Ахани какой-то маленький сверток и захлопнул дверцу. Уже через стекло он увидел, что Лапузин прощально машет рукой и улыбается так, словно отыскал наконец золотую жилу.

Водитель включил скорость, дал газу, и машина, лязгнув гусеницами, рванулась вперед — по-е-хали!

Аханя развернул сверток: в руках у него лежал новенький, из хромированной стали, портсигар с тремя богатырями на крышке.

«Ну, прямо задарили старика!» — с улыбкой подумал Родников.

На капоте сидеть было и горячо, и неудобно, машину то и дело подбрасывало и кренило с боку на бок. Дважды Родников больно стукнулся теменем о железную крышку люка, наконец, стукнувшись в третий раз, он пожалел о том, что сел в эту распроклятую машину. Каково же было бедному Ахане? Из-за болезни легких не переносивший резких запахов и толчков, теперь, попав в кабину, где было все насквозь перепачкано соляркой и маслом, где непрерывно трясло, подбрасывало и швыряло, он страдальчески морщился и смотрел на Родникова, таким укоряющим взглядом, словно хотел сказать: «Вот видишь, из-за тебя страдаю — из-за тебя…»

Мрачный, неразговорчивый водитель не сбавлял газ ни перед какими препятствиями.

«Или специально лихачит, чтобы нас удивить, или просто олух», — сердито думал Родников.

Но тем временем вездеход лихо въехал на невысокую террасу, на мгновение замер и вдруг взревев, окутавшись синим вонючим дымом, с нарастающим ревом, точно раненый медведь, ринулся прямо в полосу молодого листвяка, ломая и приминая деревца, как сухие былинки.

«Вот, гад, что делает»! — возмущенно подумал Родников, осуждающе косясь на водителя. — Ведь можно же объехать!»

— Астанави! Астанави! — закричал вдруг Аханя, взмахивая руками и обернув к водителю гневное лицо.

Водитель резко сбросил газ, приглушив двигатель, изумленно уставился на старика.

— Твоя зачем дерево ломали? Иво тебе шибка мешали, да?! Зачем ломали дерево?! Окси! — Аханя дергал за ручку, тщетно пытаясь открыть дверцу кабины. — Плохой твоя человек — суксем плохой! Совисть тибе нету!

Родников помог старику открыть дверцу. Но и выбравшись из кабины, Аханя продолжал гневно выкрикивать:

— Моя люче пешком ходили будим! Твоя суксем совисть нету! Кэнели бый!

Пожав плечами, водитель развернул вездеход, промяв гусеницами еще целую просеку.

— Окси! Дрян бый! Дрян! Дрян! Убивали нада такой худой люди! Суксем убивали! Тьфу! — Аханя погрозил вслед машине своим сухоньким, как у мальчишки, кулаком и, присев на корточки, закашлялся.

Машина ревела внизу под террасой, синий, разъедающий глаза и ноздри дым все еще стоял над колеей, над переломанными, вывороченными из земли лиственницами.