Большое кочевье

Табаков тоже оглянулся, увидев девушку, помахал ей остолом, подтолкнул локтем смущенного седока:

— Хороша деваха, а? Смотри, добрый молодец, как бы к ней кто-нибудь под бочок не пристроился, пока ты в тридевятое царство ездишь, — и весело, громко загоготал. Но нарту в это время подбросило и накренило. — Тах-тах! Тах-тах! Поть-поть!.. Эх, Николай, в тайге не трофеи теперь подсчитывать тебе, а денечки… Поть-поть! Поть-поть! Субачки! Субачки! Вперед! Да-а, будешь денечки подсчитывать — это уж точно!

Молчит Родников, не хочется ему ни возражать, ни оправдываться. Чему бывать — того не миновать, не прячься в черствую личину равнодушия, живи вольно, как душа велит, как сердце подсказывает, будут ошибки, будут, но что такое ошибки? Это ухабы и заструги, на которых подскакивает нарта, главное — не выпускать остол, не перевернуться вверх полозьями и не сбиться с курса — вот что главное, остальное ухабы… А жизнь-то вон какая огромная, как эта необъятная белая тундра. Иди по ней лицом к ветру, встретил любовь — люби, встретил горе — горюй, а если нет в твоей жизни ни ухабов, ни любви, ни радости — разве это жизнь?

— Поть-поть! Субачки! Поть-поть! А много ли мелкашечных патронов набрали, охотники?

— По две тысячи штук.

— О-о! А капканы не забыл?

— Набрали и капканов.

— А книги?

— Книги, дядя Ваня, в первую очередь взял — полмешка!

— О-о! Ну, тогда порядок — дело будет! Поть-поть! Поть-поть! Субачки! Хэй-хэй! Догоняй поповских, догоняй! — Взмах остола — собаки вновь переходят в галоп, вихрится из-под копыльев снежная пыль, мчится нарта в белую тундру. Широка тундра, широка, скоро очень скоро еще не втянутые в работу собаки перейдут с галопа на крупную рысь, потом, вывалив красные языки, побегут они мелкой трусцой, а к вечеру, уже не обращая внимания ни на окрик каюра, ни на взмах его остола, ни даже на хлесткие, жгучие удары плетеного ремня, хрипя и жадно хватая на ходу снег, будут семенить судорожными мелкими шажками.

Широка тундра-а, ох широка-а!..

В конце ноября резко потеплело, небо стало сочно-голубым, а на снегу невесть откуда появились паучки — с трудом переставляя свои длинные и тонкие, как паутинки, ноги, они медленно куда-то ползли.

Родников, присев на корточки, долго с изумлением разглядывал одного из паучков, тщетно пытаясь ответить на свои вопросы: как смогли паучки выбраться из-под толщи снега? Зачем они выползли и куда ползут? Наконец, едят ли они в это время, и, если едят, то что можно найти на голом холодном снегу? Удивительное явление, и наверняка есть ему объяснение, но Родников только руками развел. Одно он знал — что это явление связано с атмосферным давлением: выползли паучки на поверхность снега — жди ненастья.

— Будет пурга, однако, — сказал Кодарчан, придя вечером в палатку.

— Ты предлагаешь наготовить дров побольше? — догадался Родников.

— Однако надо напилить, — кивнул Кодарчан.

Дрова пилили в темноте, в темноте же и кололи, и складывали в поленницу поближе ко входу палатки. Дым из печной трубы мешал работать, разъедал глаза, тянул к земле, что тоже свидетельствовало о низком атмосферном давлении.

О том, что начался снегопад, Родников почувствовал еще до того, как проснуться окончательно, — он лежал в теплом кукуле, укрывшись с головой и выставив наружу только нос.

Открыв глаза, но все еще не сбрасывая с головы кукуль, лежа в кромешной темноте, он прислушался: было необыкновенно тихо.

В полдень снегопад усилился. Распахнув вход палатки настежь, охотники пили горячий душистый чай и с удивлением посматривали на то, что творилось снаружи. Пожалуй, таких крупных снежинок Николай еще не видел — они были похожи на клочья раздерганной, распушенной ваты, и каждая снежинка опускалась грациозно и плавно, как балерина в бальном платье; коснувшись поверхности снега, она словно бы тихо, облегченно вздыхала, а рядом с ней другая, третья, четвертая; и были их миллиарды.

Николай включил «Спидолу», диктор говорил о варварских бомбардировках во Вьетнаме.

«Час от часу не легче, — скорбно подумал Родников. — Я тут о снеге размышляю, а там, в мире, беда — жгут людей напалмом… Вот ведь как получается, а мы сидим тут чаек попиваем». Николай покосился на Кодарчана: скрестив под себя ноги, сдвинув свои лохматые брови к переносью, он внимательно прислушивался к голосу диктора.

— Скажи, Кодарчан, как, по-твоему, прогонят вьетнамцы американских солдат со своей земли или нет?

Кодарчан вздрогнул, брови его удивленно взметнулись кверху:

— Ты мои мысли угадал. Я как раз думал про это…

— Ну и что ты решил?

— Я так думаю: Америка большой, как лиса, Вьетнам совсем маленький, как мышь. Однако если все государства на земном шаре заступаться будут за Вьетнам, тогда Вьетнам станет большой, как медведь! Лиса увидит: медведь стоит — уши прижмет, убежит, однако!

— Очень наглядно и доходчиво ты мне свою мысль объяснил, Кодарчан! — похвалил Родников. — Ну, а что ты думаешь о войне вообще? Зачем она? Почему она?