Большое кочевье

— Нельзя такую пургу тундру ходить — шибка плохо! Тундра сичас все равно как густой-густой туман. Совсем не поймешь, куда идти, — кругом снег, кругом пустое место, дрова нету — костер топить нечем, силы уйдут — на снег упадешь, замерзнешь. — Он сказал эти слова так просто и убедительно, что Родников невольно поежился и почувствовал в груди холодок.

Но, ласково положив свою большую сильную ладонь на худенькое плечо Кодарчана, он сказал твердо:

— Я согласен с тобой, Кодарчан, безрассудство — плохо, но ведь я не собираюсь умирать. За эти годы, которые я провел у вас, вы меня кое-чему научили. Пурга сильная, но дойти можно — не сто ведь километров, а только сорок… — Он убрал руку, упрямо закончил: — Надо мне быть в поселке. Обязательно надо!

Кодарчан сморщил бронзовый лоб, сдвинул к переносью разлапистые черные брови, задумался, пытаясь осмыслить услышанное, но, видно, так ничего и не поняв, убежденно, с горечью сказал:

— Однако покойник ты будешь, Николай. Как тебя остановишь?

— Не переживай, Кодарчан. Не будет никаких покойников. Меня ждут живым!

Он торопливо выполз из палатки, волоча за собой рюкзак. В лицо упруго ударил холодный колючий ветер. Тайга шумела, словно штормовое море у скалистого берега. Он повернулся лицом к Толстовскому перевалу, увидев сквозь снежную мглу его смутные очертания, обрадовался. Это был единственный пока ориентир. Однажды, во время весенней кочевки, он, преследуя отбившихся от стада оленей, поднялся на каменистую куполообразную вершину горы Толстой, смотрел оттуда через бинокль на Малкачанскую тундру, на блестевшее вдали море. Увидел в голубой зыбкой дымке очертания поселка, крепко запомнил точное к нему относительно горы направление и теперь размышлял: «Если повернуться к перевалу правым боком, то прямо перед лицом будет находиться поселок».

Он повернулся правым боком к перевалу, надвинул шапку глубже на лоб, заметил, куда дует ветер, — ветер дул в левый висок. С левой стороны торосистое море, справа — бескрайние просторы тундры, но, если идти строго по прямой линии, то через тридцать пять километров, там, где река Яма впадает в лиман, между морем и тундрой тянется неширокая полоска приречного леса, за которой зябко приютился небольшой поселок.

Из палатки вылез Кодарчан. Пряча лицо от ветра, прокричал:

— Очень большой пурга! Не ходи, Николай! Айда чаевать!

Родников упрямо качнул головой.

Кодарчан несколько мгновений смотрел на него испытующе, осуждающе покачал головой, укоризненно сказал:

— Шибка упрямый ты! Смотри — там будет поселок, — махнул он рукой, утверждая уже выбранное Родниковым направление. — Левый сторона — море, правый сторона — большая тундра. Туда-сюда повернешь — покойник, однака, будешь. Шибка хорошо ветер следи, с другой стороны начнет дуть — обманет тебя. Хорошо ветер следи! Иди прямо. Разный дурной мысли из головы бросай. Ты сильный — дойдешь, однака.

— До свиданья, Кодарчан. Через три дня жди меня обратно с гостинцами.

— Ладна, ладна, — закивал Кодарчан и растаял в снежной пелене.

Идти было легко, лыжи почти не проваливались. Он старался меньше петлять среди деревьев, чтобы не сбиться с курса, и все оглядывался на перевал — его контур уже едва-едва различался. Вскоре лес заметно поредел. Вот проплыла мимо и осталась за спиной последняя корявая лиственница. Он храбро побежал в белую тундру, но через несколько шагов остановился, обернулся — и, не увидев леса, похолодел: снег под ногами, вверху, справа, слева — всюду холодный колючий снег. Пронизывающий ветер жестко толкает в бок, стремясь опрокинуть, злорадный хохот, надрывный плач, жуткий тоскливый вой доносит ветер до чуткого уха. Но эти громкие звуки заглушал какой-то тихий всеобъемлющий шорох. Напряженно вслушиваясь, он все никак не мог понять, откуда он исходит, этот непонятный шорох, — он был негромкий, но какой-то неукротимо-зловещий, как шипенье тающей льдины. Наконец он разобрался, что это шуршат бесчисленные песчинки снега, которые гонит ветер по утрамбованным застругам.

Долго стоял Родников в тяжкой нерешительности. В ушах звучал голос Кодарчана: «Везде снег, везде пустой место… Покойник будешь… По-кой-ни-и-ик… у-у-у-у!»

Дико воет пурга, злорадно хохочет, яростно швыряя в лицо колючие песчинки снега. «Вернись, вернись… Покойник будешь, по-кой-ни-и-ик, у-у-у…»

— Не вернусь!

У ног его из-под снежного заструга выбилась рыжая былинка, отчаянно трепещет вся, гнется долу, но не ломается. Вот еще одна такая же смелая травинка. И еще и еще. Он и не заметил, как пошел вперед, приминая лыжами эти сухие рыжие былинки.