Большое путешествие Малышки

...В семьдесят третьем номере ситуация шла к своему финалу. Бутылка коньяка была почти выпита. На маленьком столике на газете валялась закуска или, вернее, то, что от нее осталось, так называемая - русская окрошка - лимон вперемешку с сыром, колбасой и обтрепанными ломтями хлеба. Вид неприглядный, но для выпившего голодного человека вполне соблазнительный. Сидело трое. Сам Липовецкий, еще крепкий, румяный мужчина с густой гривой волос. В банном халате и спортивных штанах. Почему-то босиком. И две женщины. Одна экзальтированная, чернявая, худая и, мягко говоря, неюная особа. И вторая молчаливая, флегматичная, крашеная блондинка. Тоже неюная, но все-таки помоложе. Чернявая что-то нараспев декламировала, а блондинка только лупилась на Липовецкого во все свои окосевшие от коньяка глаза. Появление Малышки было воспринято Липовецким с необыкновенным восторгом.

- Конец первого акта! Фея сирени! - закричал Липовецкий.

- Я из Театра, - сказала Малышка.

- Конечно, конечно! - опять закричал Липовецкий. - Фея сирени! К нам! К нам! - и вытащил из-под кровати еще одну початую бутылку коньяка.

Блондинка перекатила на Малышку свои выпученные глаза и обиженно уставилась.

Малышка твердо отвела щедрой рукой налитый стаканчик и сказала:

- Мне надо с вами поговорить.

- Конечно! - закричал Липовецкий.

Они отошли к окну, и Малышка рассказала ему про "Ромео и Джульетту", про язву двенадцатиперстной кишки и про то, что Иван Семенович Козловский остался внизу.

- Как? - возмутился Липовецкий. - Моего лучшего друга? Друга лучшего моего! Болваны! Козлы! Вот жизнь! Вот она - жизнь!

Он схватил телефонную трубку, и Малышка уже подумала, что сейчас он обрушит весь свой гнев, все свое писательское красноречие на тех, кто не пускает сюда его лучшего друга, Ивана Семеновича Козловского, но Липовецкий набрал номер и сказал совсем другим, бархатным, барским голосом:

- Милый, Липовецкий на проводе... Да, из семьдесят третьего... Сделай милость, пропусти ко мне...

- В штормовке, - подсказала Малышка.

- В штормовке, - повторил Липовецкий.

- С рюкзаком.

- С рюкзаком...

И скоро на пороге номера появился Иван Семенович Козловский, позванивая пустыми бутылками. Только на этот раз бутылки звенели как-то вульгарно и вызывающе.Между тем, пока Малышка и Липовецкий стояли у окна, пока Липовецкий звонил по телефону, в компании произошли изменения. Женщины, предоставленные сами себе, чего-то не рассчитали и выпили лишнего. Во всяком случае, и во второй бутылке коньяка уже почти не оставалось. Чернявая держалась неплохо, зато блондинка была уже совсем не в себе, стала икать и задыхаться. Чернявая попыталась положить ее на кровать, но смогла сделать это только наполовину. Так что, когда пришел Иван Семенович Козловский, блондинка верхней частью своего икающего и задыхающегося тела лежала на кровати, а нижней сползала на пол, так что чернявая не могла от нее даже отойти - в противном случае блондинка полностью оказалась бы на полу.

Липовецкий вытащил из-под кровати еще одну початую бутылку коньяка, и застолье продолжилось, принять в нем участие Иван Семенович Козловский не отказался. А чернявая, даже стоя на своем посту, умудрилась сделать рывок, подбежать к столу, подставить рюмку, дождаться, пока нальют, выпить, а потом подхватить падающую блондинку, можно сказать, в самый последний, критический момент.

- Муся, - сказал Липовецкий. - Богом тебя прошу, избавь от подробностей.

Каким образом исчезли чернявая и блондинка, Малышка так и не заметила. Смолкли икание и вздохи, Малышка обнаружила, что в номере их уже нет.

Иван Семенович тоже выпил достаточно, и у Малышки появилось чувство, что он даже забыл, зачем они пришли. Говорили про охоту, рыбалку, про то, как варить настоящий узбекский плов, и про то, что в прозе Льва Николаевича Толстого слишком длинные периоды. Для нормального писателя, да, для нормального! Но он - гений! Гению можно. Но только гению. Малышка с трудом выискала паузу, маленькую заминку в этом бесконечном, хмельном разговоре и опять протиснула в нее - Театр, "Ромео и Джульетту", Фадеева и его язву двенадцатиперстной кишки.

- Э, милый! - сказал Липовецкий, обращаясь почему-то исключительно к Ивану Семеновичу Козловскому. - Родненький мой! Думаешь, я от большого счастья эту проклятую домну на сцену выпер?

И опять разговор пошел про узбекский плов, охотничьих собак и Льва Николаевича Толстого. Малышка устала, она хотела одного - спать.

Липовецкий надел шлепанцы и пошел провожать их к лифту. При этом он все время задевал Малышку своим тяжелым плечом. А в тот момент, когда Иван Семенович уже шагнул в лифт, а Малышка еще нет, шепнул ей на ухо:

- Может, останешься?

- Зачем? - спросила Малышка.

- Зачем-зачем! - разозлился Липовецкий. - Сама должна знать - зачем!

- Я не знаю, - простодушно ответила Малышка, и лифт поехал.