Большое сердце

— А сколько суток, если не секрет, дал ему на выздоровление?

Намек, как говорится, был достаточно лобовым.

— Видишь ли, — ответил я, пристально глядя на Никифорова. — Как прежний лечащий врач ты, мне кажется, плохо знал историю болезни своего пациента, прописывая ему одно и то же лекарство. А как известно, это вырабатывает в организме невосприимчивость к лечению. Поэтому я несколько изменил рецепт…

В моем ответе, возможно, было много чепухи, с чисто медицинской точки зрения, но с педагогической — вряд ли. Никифоров, во всяком случае, понял, что я хотел сказать, и, проглотив пилюлю, снова улыбнулся, как ни в чем не бывало.

— Никогда не подозревал в тебе таких глубоких знаний. Желаю успеха, — Никифоров подчеркнуто вежливо поклонился и отошел.

А Зудова действительно не было в зале. Перед самым уходом в клуб Сизов при всех ребятах осведомился у Юрия, послал ли он поздравительную телеграмму своей очаровательной кондукторше. Зудова буквально затрясло. Он еле сдержался. Прошел, съежившись, мимо солдат и уединился в комнате политпросветработы.

Я не сделал Сизову замечания. Но, отозвав в сторону сержанта Подгорного, приказал не спускать глаз с Зудова. Затем зашел в комнату политпросветработы.

Зудов стоял лицом к окну, но, услышав скрип двери, повернулся.

— Возьмите это изделие, — сказал я и поставил рамку для фотографии на стол. — Ваша знакомая не оценила подарка и без особого сожаления возвращает…

Юрий быстро подошел к столу, взял рамку, сжал ее, и она с хрустом рассыпалась на кусочки. Затем он опустил руки по швам и вызывающе посмотрел прямо на меня.

— Отлично, — произнес я, выдерживая его взгляд. — В клуб можете не ходить. А этот мусор, — я указал на обломки рамки, — уберите… Впрочем, что касается меня, то я очень высоко оценил ваше умение выпиливать… Возможно, что оно поможет нам со временем еще лучше оформить хотя бы эту комнату.

Сколько противоречивых чувств я прочел в эти минуты на лице Зудова, сколько переживаний! Но удержал себя от дальнейшего разговора и вышел.

10 марта.

В два часа ночи полк был поднят по тревоге. Сильнейший снегопад парализовал работу соседней железнодорожной станции. Нам было приказано расчищать пути.

Вся территория станции была залита светом прожекторов. Снега нанесло столько, что казалось, у вагонов нет колес, просто выстроились на белой равнине ровные улицы стандартных маленьких домиков.

Снегоочистители пробивали дорогу на главной магистрали, а нам надо было воевать со снегом вручную на запасных путях.

Быстро вооружились лопатами, распределили участки. Отделению Подгорного я приказал расчищать снег у депо и поворотного круга.

Фронт работы батареи оказался довольно широким. Только перед утром я пришел снова к депо, чтобы проверить, как трудятся солдаты, и увидел такую картину. Все отделение, в том числе и сержант Подгорный, сложив лопаты, отдыхало, и только один Зудов продолжал отбрасывать снег. Оказывается, Подгорный каждому солдату дал определенное задание и все уже закончили работу. Участок был расчищен от снега, и осталось метров десять нетронутой снежной целины возле самого поворотного круга. Там и работал Зудов.

По всему было заметно, что он выбился из сил. Может быть, сказались волнения последних дней, бессонные ночи. Даже лопату он не мог уже крепко держать в руках.

Я видел, как Юрий, зачерпнув снег, не сумел его отбросить. Лопата вывернулась, и снег упал у ног. Зудов снова нагнулся, снова подобрал снег и опять не донес его до места.

— Почему не поможете Зудову? — спросил я сержанта.

— Пытались, товарищ капитан, — ответил Подгорный. — Он даже слушать не захотел. Сам, говорит, управлюсь.

Я поднял лопату и подошел к Зудову.

Он взглянул на меня и опустил глаза.

— Подгребайте-ка снег, а я буду отбрасывать.

Зудов ничего не ответил и стал подгребать снег. Работа закипела.

Подошел Подгорный.

— Разрешите помочь, товарищ капитан? — спросил он.

— Помогайте!

Отделение дружно кинулось на последний сугроб. Замелькали лопаты.

Зудов вдруг выпрямился и, спотыкаясь о шпалы, быстро пошел к депо.

Подгорный хотел было окликнуть Юрия, но я удержал сержанта, воткнул лопату в снег, пошел следом за Зудовым.

Нашел его в депо. Он стоял, прислонившись спиной к холодной закопченной стене, и тяжело дышал. Шапка сдвинулась на затылок, мокрые волосы прилипли ко лбу. Лицо было перекошено, как от боли. Увидев меня, Зудов медленно отстранился от стены и хрипло произнес:

— Делайте, что хотите, товарищ капитан… Не могу так больше!.. Не могу!

— Прежде всего приведите себя в порядок, — сказал я. — А вечером, после ужина, зайдете ко мне…

* * *

И вот мы снова сидим в моем кабинете. Через дощатую дверь доносится глухой голос Николенко, пересчитывающего саперные лопаты. Завтра выход на тактические учения, и старшина готовит имущество.

Зудов сидит, наклонив голову, водит пальцем по колену, вырисовывая какой-то замысловатый узор, и тихо роняет слова.