Большое Сердце

Потом ее несколько месяцев не было видно. Прошел слух, что она заболела и родители отправили ее в деревню на поправку. Она вновь появилась в городе, но уже совсем иной. Я прекрасно помню, как впервые увидал ее в новом обличье. Стоял апрельский день, солнце то пряталось за облаками, то появлялось в синеве неба. Уж не знаю, за какой химерой я тогда гнался; во всяком случае, я был погружен в свои мысли и почти не глядел по сторонам. Мы с Гильомом брели куда глаза глядят. Как обычно, он что-то рассказывал, а я пропускал все мимо ушей. Он не сразу заметил, что я остановился.

Мы шли от площади Святого Петра, а она чуть поодаль переходила улицу. На белой свежеоштукатуренной стене строящегося дома играли солнечные зайчики. На ней был широкий черный плащ с откинутым назад капюшоном. Светлые волосы, выбивавшиеся из туго стянутой прически, окружали ее сиянием. Она повернула голову и на миг замерла. Детские черты ее лица изменились под действием внутренней силы, которая округлила ее лоб и скулы, заставила губы налиться алой кровью, удлинила синие глаза, цвета которых я прежде не мог разглядеть из-за вечно опущенных век.

Я тотчас задумался о том, как ее зовут. Не о ее имени, которого в тот момент не помнил, а впоследствии столько раз нежно повторял. Нет, в голове у меня вспыхнула фамилия Леодепар – так звалась ее семья. Эта странная фамилия пришла из Фландрии. Может, это было искаженное от Лоллепоп. Как-то за столом мы с отцом говорили об этом. Но в ту минуту меня поразило созвучие «Леодепар» и «леопард». Оба этих таких похожих слова властно вторглись в мою жизнь, быть может, они имели и сходное значение. Они напоминали о красоте, о свете, о солнечных бликах, позолотивших человеческое существо, о дальних странах. Леопард вернулся в свой мешок, оставив мне мечту и ее имя: Аравия. Мадемуазель де Леодепар, хоть и была иной породы, являлась доказательством существования того мира, к которому принадлежал и он.

Ее звали Масэ. Я узнал это от Гильома. В тот день я сделал первый шаг. В следующие недели меня томило желание приблизиться к ней. Эту кампанию я вел с тем же внешним спокойствием, которое сохранял во время нашего бегства. Но внутри меня снедало куда более сильное волнение. Под разными предлогами я, исхитрившись, несколько раз попадался ей на пути. Я был исполнен решимости поздороваться с ней, но слова каждый раз застревали в горле. Она проходила, не удостоив меня взглядом. И все же однажды утром у меня возникло поразительное ощущение, что она посмотрела на меня с улыбкой. Но в следующие дни она вела себя так же холодно и отстраненно, как и до этого.

Меня приводила в отчаяние мысль о том, как велико различие между нашими семьями. Если поначалу я вообще не осознавал, что положение отца отличается от положения других горожан, то теперь был склонен преувеличивать разрыв. Наш дом на скрещении двух улиц казался мне узким и нелепым, а дом Масэ виделся почти таким же просторным и роскошным, как герцогский дворец. Я пускался на отчаянные уловки, пытаясь придумать способ, чтобы меня к ним пригласили. Полная неудача. Братья и сестры Масэ были гораздо старше меня, я не был с ними знаком. Общих друзей у нас не было. Наши родители не общались между собой. Нам доводилось встречаться лишь на службе в соборе во время больших церковных праздников. Увы, мы всегда оказывались слишком далеко друг от друга.

Эти физические барьеры сводили меня с ума. В какой-то момент я был готов пойти на отчаянный шаг. Я внимательно разглядывал замки на дверях дома Леодепаров, изучал слуг и их привычки. Я представлял, как ночью проникаю во двор, поднимаюсь на верхний этаж и объясняюсь с Масэ, а если получится, забираю ее с собой. Я гадал, как мы будем жить, согласятся ли друзья мне помочь, как отнесутся к этому мои родители. Но я ни на миг не сомневался в ее чувствах. Именно это ныне кажется мне самым странным. Мы едва виделись друг с другом, ни разу словом не перемолвились. Я понятия не имел, что она думает на этот счет, и все же был совершенно уверен в своих действиях.