Большое сердце Петербурга

– Сэр, будьте джентльменом, как-никак Английская набережная. – Поцеловала меня в щеку, когда я поставил ее на асфальт.

– А почему Английская? – Я все еще не хотел ее отпускать, чувствуя, как тело Анны требует независимости. Я повиновался. – Чувствую себя школьником.

– Из-за поцелуя?

– Какого поцелуя? Я что-то пропустил?

– О да.

– Жаль, ничего не почувствовал.

– Сэр, вы бесчувственный.

– Может, повторим?

– Даже не надейся, – подарила мне улыбку Анна. – Так вот, в восемнадцатом веке здесь жили английские купцы и в доме пятьдесят шесть была открыта Англиканская церковь Иисуса Христа. Сейчас выйдем на Сенатскую площадь.

Перед нами показался Медный всадник.

– Интересно, куда скачет Петр Первый?

– К своему другу Меншикову. Еще движение – и Медный всадник взлетит на своем скакуне над Невой, – легко осадила меня Анна.

Дворец Меншикова действительно находился прямо напротив скалы, на которой застыл Медный всадник.

– Медный, хотя изготовлен из бронзы, – добавила Анна. – Название закрепилось благодаря поэме Пушкина «Медный всадник». Это был второй конный памятник русскому царю. В этот раз Фальконе изобразил Петра на вздыбленной лошади, как законодателя и реформатора. Вот что писал по этому поводу сам Фальконе: «Монумент мой будет прост… Я ограничусь только статуей этого героя, которого я не трактую ни как великого полководца, ни как победителя, хотя он, конечно, был и тем и другим. Гораздо выше личность созидателя-законодателя…» Не случайно скульптор изобразил Петра в движении и одел его в простую и легкую одежду, которая, по словам художника, принадлежит «всем нациям, всем мужам и всем векам; одним словом, это героическое одеяние». Богатое седло он заменил медвежьей шкурой, которая символизирует нацию, цивилизованную государем. Постамент из Гром-камня в виде громадной скалы – символ преодоленных Петром Первым трудностей, препятствий и невзгод.

– А змея под ногами?

– Хитроумная находка скульптора для устойчивости монумента.

– В ней столько яда, – всматривался я в хищный оскал.

– Верно. В ее образе историки увидели заклятого врага. Остальные атрибуты – венок из лавра, меч у пояса – указывают на роль Петра как полководца-победителя. Однако несмотря на свой грозный вид, Петр глядит на Петербург влюбленными глазами в буквальном смысле.

– Влюбленными? – пригляделся я к глазам царя.

– Да, зрачки царя отлиты в форме сердечек.

– Серьезно? Обычно девочки любят рисовать сердечки.

– Ты прав, без девушки не обошлось. Дело в том, что Фальконе никак не удавалось создать образ головы царя, который понравился бы Екатерине Второй. Видя страдания скульптора, за голову взялась его ученица Мари-Анна Колло, исполнив работу за одну ночь. Оказалось, что таким образом Мари решила признаться в любви к своему учителю.

За монументом над Питером возвышался Исаакий. Анна вела меня к собору. В голове сразу зазвучала напоенная ладаном речь: «Венчается раба Божия Анна с рабом божиим…».

Я приподнял руку Анны.

– Даже не думай, – поймала меня на мысли Анна. – Идем на Колоннаду. Знакомиться с городом надо с высоты. Тогда лучше видно, чем он дышит, чем живет, его образ, его лицо, его планы.

– А душу?

– Всему свое время. Душа открывается в общении. Каждый город говорит на своем языке. Идешь по нему – он говорит и говорит, ты слышишь, как порой он что-то лопочет, а бывает, шепнет что-то на ушко и молчит, то улыбнется, то закричит громко, а потом снова перейдет на свою монотонную речь, которая льется Невой и успокаивает мрамором.

– Мрамор успокаивает людей.

– Я бы сказала – навечно. Если ты про памятные доски и надгробные плиты, они ведь тоже из мрамора, – едко пошутила Анна. – Вот на Исаакий тоже много мрамора ушло. И малахита – целая гора.

– Зато какая получилась малахитовая шкатулка, – задумчиво произнес я, пытаясь объять взглядом необъятное.

– Что ты замолчал?

– Думаю, о чем с ним поговорить.

Исаакиевский собор

– Ты где?

– Не знаю. Здесь холодно, но очень красиво.

– Значит, в Питере.

– Да, иной раз так хочется что-то ответить ему, городу, но язык, каким бы он ни был приятным, все же непонятен. Музей за музеем, экскурсию за экскурсией стараешься заглянуть сквозь гранитную оболочку в душу, чтобы завести с ним теплую дружескую беседу или просто-напросто заново влюбиться после очередного непогожего дня. Только тогда можно понять, что все его памятники и статуи, все его причудливые архитектурные детали – лишь средство защититься от туристов, бросить им мраморную кость, пусть снимаются на здоровье, только бы не лезли фотовспышками в душу. Душу так легко ослепить. Туристы, ослепленные красотой, превращаются в привидения, которых приводит сюда праздное любопытство, и подлинный Питер не доходит до их сознания. Всюду они хотят видеть только себя, только отражение своего фаса, реже – профиля. Оттого лица их становятся еще более плоскими. Все они совершают одну и ту же ошибку, вместо того чтобы на мгновение забыть о себе, о телефоне, о селфи, перестать снимать… – посмотрела она на парочку, что делала селфи, пытаясь вместить себя и Исаакий.