Большое собрание сочинений в одной книге

– Я вам сейчас покажу великих мастеров, – сказал Петр Петрович.

Он взял с полки альбом.

– Попал я с фронта в Ленинград. Нева во льду. Метель метет. Блокада. Иду я по Неве к Академии художеств. Захожу в вестибюль. Печурка. Сидят люди, греются. Худые, бледные лица. Сидят греются и молчат. Я говорю: «Хочется мне повидать своего учителя Осьмеркина. Я у него до войны учился. Как бы мне повидать его?» Мне говорят: «Повидать его можно, только он недавно в Эрмитаж ушел». – «Бросьте, – говорю, – тут шутки шутить, какой тут может быть Эрмитаж! Кругом один голод и холод». Мне спокойно говорят: «Он очень любит великих мастеров смотреть. Вы его еще догоните. Он медленно ходит». Догоняю его. Еле-еле с палочкой идет он по широкой набережной. Снег вокруг метет что есть силы. И шарф его, помню, по ветру трепещет… Вгляделся он в меня и говорит: «Петечка, ты? Очень рад, что я тебя встретил. Мы сейчас с тобой великих мастеров пойдем смотреть…»

Петр Петрович ходил из угла в угол.

Мы рассматривали альбом с великими мастерами.

Петр Петрович говорил:

– Рембрандт! Запомните это имя! Эти руки старухи… целая жизнь человека в этих руках!.. такие руки мог написать только Рембрандт!.. Его автопортрет… Старик Рембрандт улыбается… прищурившись, смотрит на нас… Рембрандт стар. Но он помнит те времена – толпится знать Амстердама в его мастерской, гогочут и возмущаются: не нравится им, как Рембрандт их изобразил! «Посмотрите на свои свиные рожи, – говорит им Рембрандт, – и вы увидите, что я прав!» Рембрандт видел их такими, какие они на самом деле. Скандал! Тычут в картину палками… Он не стал свою картину исправлять, не стал… Вот почему старик Рембрандт улыбается. «Хе-хе! – говорит он. – Не удалось вам меня провести…»

…Делакруа! Чистый цвет! Романтика!.. «Охота на льва»! «Дерущиеся лошади»! «Марокканская фантазия»! – несутся всадники на фоне гор… лодка в бушующем море… У этого человека было солнце в голове и буря в сердце! Запомните это имя!

Рафаэль!.. Гениально!.. Линии поют… благородство, человечность, красота… Великие мастера! Великое искусство! Запомните их имена!.. Я понимаю, все это слова… Тут просто словами не объяснишь… Кстати, сравните «Мадонну Сикстинскую» вот с этой, другого художника… и все не то! Не то все! Не то! В том-то и дело… Хотя и тут все правильно… все нарисовано… Такие сравнения полезны… они вносят ясность. Ведь все относительно, а Рафаэль – вершина! К вершине и нужно стремиться!

…Запомните это имя! Тинторетто! Удивительно! Потрясающе!.. Когда Суриков был в Венеции, он там увидел холсты Тинторетто. «Я слышу свист мантий!» – воскликнул Суриков. Высочайшее мастерство… Все в холсте словно движется… Все как будто просто… Кажется, вот возьмешь кисть – и сам напишешь точно так же… до того все кажется просто! Не видишь труда… не думаешь о том, как это трудно… Написано сердцем, вот в чем дело! И начинаешь верить, глядя на Тинторетто, что когда-нибудь сам возьмешь и напишешь вот так, как захочешь… Гений не подавляет. Не бьет по башке, как это думают некоторые… Он вливает в тебя бодрость духа… Это удивительно!

…Рублев! Запомните это имя!!!

Петр Петрович говорил откуда-то из угла комнаты. Будто он говорил сам себе. Некоторые слова он выкрикивал, а некоторые говорил тихо. Картины были замечательные, это верно. Но я не видел, чтобы пели линии. Не видел, чтобы в холсте у Тинторетто что-нибудь двигалось. Не мог я понять, почему один Рембрандт мог написать такие руки! Алька тоже не видел этого. Хотя он повторял: «Да, да!» – словно он понимал все. А между тем, думал я, наверное, все это есть там, в этих картинах. И линии там, наверное, поют, и люди у Тинторетто движутся, и мантии свистят у Тинторетто… Все это, наверное, есть там, раз Петр Петрович видит это. А я не вижу…

– …При жизни он не был известным… вот что любопытно… Очень любопытно… древнерусские даже фамилий своих не подписали на своих работах… Какое имеет значение, в конце концов, кем эта работа сделана?.. Важно, что она сделана!..

……………………………….

– …Александр Иванов! Запомните это имя!..

……………………………….

– Не этот кубик и квадрат!..

Петр Петрович похлопал меня по плечу:

– Нужно соображать!

Он опять похлопал меня по плечу.

– Понятно? – спросил он.

– Понятно, – сказал я.

Я сказал это так тихо, что он, наверное, не слышал.

Когда мы с Алькой уходили, я вдруг вспомнил, что хотел спросить, что это за малые голландцы, которые оттачивали селедочные головы…

Хотел спросить и не спросил.

Сон

Таинственно освещенный Рембрандт вышел из коричневого тумана. Перо на шляпе светилось в тени.

Я сел на кровати и спросил:

– Скажите, пожалуйста, вы рисовали на асфальте?

Улыбнулся Рафаэль в пространстве…

Рембрандт улыбнулся Рафаэлю…

Вихрем на коне пронесся Эжен Делакруа…

Что-то зазвенело и затрещало! Из-за этого звона и треска никто не услышал меня. Старший сын Петра Петровича шел напролом через что-то твердое, которое гнулось и трещало. И это твердое было пространство. В одной руке старший сын Петра Петровича держал кубик, а в другой – красный квадрат. Он старался протиснуть квадрат в какое-то отверстие в пространстве…