Большое зло и мелкие пакости

— А ваш сын? — спросила она, когда вся компания потаповских родственников устроилась пить чай, а Потапов злобно плюхнулся на подоконник — больше сидеть было негде. — Где ваш сын?

— Он у родителей Алины. Это моя подруга. Он был у нее, но она в Нью-Йорк улетела, и Мите пришлось…

— Мы знаем, что Мите пришлось, — перебила ее Нина Георгиевна. — Бабушка, значит, участия не принимает. А муж у вас был?

Маруся до смерти боялась эту женщину, ее властного тона, ее нарочитого ехидства, ее чудовищной энергии и еще того, что она — мать Потапова.

— Нет, — пискнула она, — мужа у меня не было.

— Поня-ятно, — протянула Нина Георгиевна, как будто вынесла приговор, и по-купечески шумно прихлебнула чай, — одна, значит, мальчишку растишь?

Почему-то теперь она перешла на “ты”.

— Нет, не одна. Мы с Алиной… Она всегда мне помогала. Когда Федор только родился, она полгода у меня жила. Мы с ней спали по очереди. Он так орал, что я даже поесть не могла, он не давал. И по ночам орал. Он все время орал.

— Митька тоже орал, — сказал вдруг отец, — день и ночь. Мы думали, что с ума сойдем. Старшие дети у нас спокойные, а Митька надрывался! Даже на руках.

— И Федор надрывался, — приободрившись, произнесла Маруся, — мы его в пять утра гулять возили, чтобы он всех соседей не перебудил.

— Только не надо больше никаких воспоминаний, — предупредил Потапов с подоконника, но по-чему-то родственники упорно его игнорировали. Может, потому, что для них он был Митька, а вовсе не “сам Потапов”?

— Расскажи, мам, — велела сестра Таня, — чего там.

— Мам, не смей, — приказал Потапов.

— Я всю жизнь работаю в роддоме, — сказала Нина Георгиевна строго, как будто Маруся должна была об этом знать и не знала. Потапов с шумом сверзился с подоконника, вышел из кухни и хлопнул дверью. — У нас разные бывают… ситуации. Однажды ночью вдруг шум, гром, стук, тарарам. Открываем. За дверью мужик какой-то. Весь трясется и орет благим матом, что он шофер, какая-то женщина на дороге голосовала, он ее подобрал, а теперь она у него в грузовике рожает. Он ее из кабины вытащил и только до кустов доволок, а дальше она идти не может. Галина Владимировна, это сестра, на второй этаж побежала за врачом и носилками, а я в кусты кинулась. Темно, ничего не видно, только лампочка над крыльцом, да и та слабая, до кустов не достает. Когда я добежала, ребенок уже вылез почти. Я его приняла. Эта баба орет, а ребенок молчит, наглотался песка и крови. Я халат сбросила, на земле расстелила, стала ему искусственное дыхание делать, у меня тоже кровищи полон рот — заорал! Я его подхватила и бегом в бокс, под лампу, реанимацию вызывать… — Она прихлебнула чай и посмотрела на Марусю. — Ну вот. Мальчишку выходили, а баба заявление написала, отказное.

— Не взяла? — ахнула Маруся, совершенно позабывшая о том, что это потаповская мать и она должна ее бояться.

Нина Георгиевна посмотрела на нее с некоторым превосходством.

— Это я про Митю рассказываю. Про нашего Митю. Мы его взяли.

— Как — про Митю? — ничего не поняла Маруся. — Про Митю Потапова?

— Про Митю Потапова, — передразнила ее Нина Георгиевна, — который с тобой теперь живет.

— Нина!

— Мама!

— Он не живет… То есть он как раз живет, но… но это совсем не то, что вы думаете… То есть я не знаю, что именно вы думаете…

— Ну что, — спросил потаповский голос из-за кухонной двери, — все выяснила, мамань?

— Что ты! — бодро откликнулась ничуть не смущенная Нина Георгиевна. — Я еще даже и не начинала выяснять!

— Тогда лучше и не начинай, — приказал потаповский голос, и все посмотрели на закрытую дверь.

— Но как же так, — спросила Маруся растерянно и взялась за отвороты халата, — вы что, его усыновили?

— Ну конечно, усыновили, — спокойно сказал отец Потапова, как будто речь шла о чем-то простом и приятном, — Нина даже слышать не могла о том, что его в Дом ребенка свезут. Прибежала домой вся в слезах и говорит — давайте возьмем. Мы с ребятами говорим — конечно, возьмем. Так он с нами и остался. Митька! — крикнул отец в сторону двери. — Ты не жалеешь теперь, что с нами остался?

Ответом ему было ледяное молчание, которое неожиданно хлынуло из-под неплотно прикрытой двери.

— Сердится, — сказал Митин отец с ласковой улыбкой, как если бы он слегка журил сына за шалости, но в то же время и понимал, и прощал его. — Ничего. Отойдет.

Маруся не слушала его.

— И он… Митя всегда знал, что он… не ваш родной ребенок?

— Он совершенно точно наш родной ребенок, — сказала Нина Георгиевна строго. — Конечно, если бы мы могли как-то скрыть, что это не я его родила, мы бы скрыли. Но мы живем в Жуковском, городок маленький, все друг у друга на виду, роддом один, и все мои подруги, которые со мной работают, эту историю знали. Мы решили, что пусть он лучше все с самого начала от нас узнает, — чем ему потом какой-нибудь “добрый” человек невесть что наболтает. — Она опять энергично прихлебнула чай и закончила совершенно неожиданно: — Это я тебе потому рассказала, что ты своего сына в роддоме не бросила. Хоть тебе, так я понимаю, не сладко пришлось.