Большое зло и мелкие пакости

— Мне Алина помогала, — пробормотала Маруся. Она чувствовала себя идиоткой. — Ничего такого. Справились мы.

— Молодцы. Так, ребята. Допивайте чай и пошли.

— Так зачем весь визит-эффект, мам? — спросил Потапов, появляясь в дверях. — Трогательные истории, воспоминания детства?

— А ни зачем, — она со стуком поставила чашку на стол, перелезла через Марусю и смачно поцеловала сына в щеку. — Посмотрела на тебя, посмотрела на твою подругу, все, что меня интересовало, узнала, могу со спокойной душой домой отправляться.

— Да я вовсе не подруга, — под нос себе произнесла Маруся.

— Митя, если ты завтра не договоришься насчет стирки, значит, я в субботу приеду, постираю и уберусь. Ясно?

— Ясно.

— Юра, пошли! Таня, что ты сидишь?

— Я не сижу, мам. Я чашки мою.

— Мой быстрей. Мы уже уходим. Митя, проводи нас. Маша, если будет нужно, мы можем на время взять твоего сына. Митя позвонит и привезет. Митя, ты понял?

— Митя понял, — глядя в потолок, согласился Потапов.

— Лучше мы возьмем, — снимая фартук, сказала его сестра, — твоего сына, я имею в виду. Из Жуковского он в школу никак не попадет. А от нас Димка может возить.

— Спасибо, не нужно! — вскричала Маруся, насмерть перепуганная активностью потаповских родственников. — Ничего не нужно! И приезжать не нужно, и стирать не нужно, спасибо, спасибо вам большое! Мне и так очень неловко, что Митя тут со мной, а вы за него беспокоились!..

— Конечно, беспокоились. Как мы можем не беспокоиться! А вдруг ты какая-нибудь шалава?

— Нина!

— Мама!

— Она не шалава, а девушка вполне интеллигентная, — сказал Потапов, улыбнувшись, — убедилась?

Нина Георгиевна ничего не ответила, гордо прошествовала в прихожую, а за ней гуськом потянулась семья.

— Насчет сына подумай, — сказала потаповская сестрица.

— До свидания и поправляйся, — попрощался потаповский отец.

Голоса отдалились, хлопнула дверь, на лестнице за тонкой стенкой затопали многочисленные ноги. Вернулся Потапов, сел и потер лицо. Маруся следила за ним глазами.

— Ну что? — спросил он, подперев ладонью щеку, как бабушка в окошке. — Пережила?

Маруся с опаской посмотрела на него.

— Мить… а зачем они приезжали? Они недовольны, что ты здесь… ночуешь? Тебе теперь попадет?

— Суркова, ты просто дура, — сказал Потапов довольно холодно, — конечно, они недовольны. А что? Ты была бы довольна, если бы твой сын затесался в спасители бывшей одноклассницы, которую пятнадцать лет до этого в глаза не видал? Кроме того, я министр правительства Российской Федерации. Я не должен ночевать в хрущевках и жарить антрекоты. Это не по правилам. Моя семья не особенно озабочена соображениями этикета, но даже они это понимают.

Каждое его слово было словно кулак, вдвинутый в беззащитный Марусин живот. Он был прав. Во всем. Она должна немедленно сделать что-то, что освободило бы его от ложно понятого чувства долга.

— Митя, я уже сорок раз говорила тебе, чтобы ты перестал ко мне таскаться. Видишь, до чего дошло? Мне не нужна твоя помощь. И благородство тоже. Хватит. Остановись.

Потапов внимательно смотрел на нее, и в серых невыразительных глазах у него было, как ей казалось, отвращение.

— Ложись, — сказал он, — я пойду почитаю бумаги. У меня работы много.

— Нет.

Маруся поднялась на ноги и зашаркала мимо Потапова к входной двери.

— Уезжай сейчас же.

— Мань, не дури, — сказал он негромко, — давай завтра все обсудим. Я устал, и у меня полно работы.

— Уезжай, я сказала.

— Я отпустил водителя.

— Один раз на метро доедешь, ничего с тобой не будет!

— Мань, кончай истерику и ложись. Ты мне надоела.

Из открытой двери сильно дуло в ноги. На лестнице было неуютно и сыро, натоптано мокрыми башмаками. Маруся еще постояла, навалившись на ручку, а потом с силой захлопнула дверь. На окнах вздрогнули занавески, в шкафу тоненьким жалобным звоном зашлись стаканы, удивленно тренькнул телефон, не привыкший к проявлению бурных хозяйских эмоций.

— Потапов, — сказала Маруся, тяжело дыша, — или ты сейчас же уберешься из моей квартиры, или я вызываю милицию и телевидение. Будет тебе завтра статья в “Коммерсанте” — блеск!

Никто и никогда не разговаривал с Потаповым таким тоном. Никто и никогда не угрожал милицией и еще — телевидением. Никому и в голову не приходило распахивать дверь, чтобы он побыстрее убрался вон. Никто — тем более “барышни”, как называла окружающих его девиц мать, — не решился бы сказать про метро.

С тех самых пор, как Дина Больц застала его рыдающим за школой, Митя Потапов очень боялся попасть в смешное положение. В такое, из которого ни за что не удастся вывернуться достойно и красиво. Когда всем сразу станет ясно, что он просто трус, жалкая личность, никто. Он не прощал никого из тех, кто даже случайно ставил его в неловкое положение, избавлялся моментально, безжалостно и навсегда.

Сейчас он уедет. Он не станет вытаскивать свой костюм из шкафа, в котором висели и лежали маль-чишкины вещи, чтобы не показаться еще более нелепым. Он уедет в джинсах и майке, как есть.

Ничего. Переживем. Черт с ней.