Большое зло и мелкие пакости

Она пошевелилась и даже не перелезла, а перетекла через него и устроилась, прижавшись выпуклой, атлетической попкой. Что она ему тогда заливала про тренажерный зал и про то, что все мужики рохли и мямли?

— С чего это ты решила со мной переспать? — спросил он, вспомнив про рохлей и мямлей.

— Что за вопросы в два часа ночи? — пробормотала она сонно и потянула на себя его руку. Рука была большая и тяжелая. Замечательная рука.

— Просто так.

— Ты мне нравишься, — объявила она. — Ну как? Подходит?

Он промолчал. Ему подходило все.

— А помнишь, как мы с тобой в больнице подрались, — спросила она и, вывернув его руку, поцеловала в сгиб локтя, — а потом ты так важно спрашивал, не лесбиянки ли мы с Марусей?

Тикали часы, и Никоненко жаль было этой уходящей ночи. Он совсем забыл, как это бывает, когда жалко тратить время на сон и хочется, чтобы утро не приходило. Так было, когда он был влюбленным мальчишкой. Во взрослой жизни — никогда.

Он дотянулся до часов и сунул их под кучу одежды на полу. Там же лежал и пистолет, который он взял сегодня из сейфа. Интересно, а джинсы где?

— Игорь, — попросила вдруг Алина Латынина, — ты мне все-таки скажи, за что нас с Маней хотят убить? И Лильку убили. За что?

— Учитывая, что ни у одной из вас нет никакого криминального прошлого, и не похоже, что это какие-то бандитские разборки, связанные с твоим бизнесом, — сказал он, задумчиво перебирая пальцами кончики ее волос, — я думаю, что все дело в том, что вы просто оказались в ненужное время в ненужном месте.

— Что это значит? — спросила она сердито, и выпуклая попка отодвинулась от его бока. Ему моментально стало холодно.

— То и значит. Вы видели или слышали что-то, что не должны были видеть и слышать.

— Да ничего мы не видели и не слышали, капитан! Что ты сочиняешь!

— Я не сочиняю. Просто это единственное оставшееся объяснение. — У него вдруг изменился голос, стал похож на голос капитана Никоненко, и Алина быстро приподнялась на локте.

— Ты нашел его?

— Не знаю. Думаю, что да. Но это все непросто. У меня доказательств — никаких. И мотивов я пока не знаю.

— Ну и что? Пока ты будешь собирать свои доказательства, нас с Маней наконец-то прикончат.

— Не прикончат, — сказал он тихо. — Ты со мной, а твоя Маня с Потаповым.

— С Потаповым! — сердясь, сказала она. — Он уедет на какое-нибудь совещание, а ты пойдешь стрелять своих бандитов, и все? Нам конец?

— Что ты несешь? — спросил он с досадой. — Завтра я все буду знать. И тогда все. Приехали.

— Как — завтра? — оторопела она. — Уже завтра?

— Уже сегодня, — поправил ее Никоненко. — Сейчас уже завтрашняя ночь. Послезавтра тебе не нужно будет тащиться со мной сюда. Поняла?

— Слушай, — сказала она, — давай правда завтра поедем ко мне? Я не могу больше жить в этой водолазке, и лифчик сушить на твоей батарее мне надоело. Поедем?

— Я не могу, — сказал он сухо, — у меня животное. Ты видела мое животное?

Дело было вовсе не в Буране. Не зря он сунул часы подальше.

Кончится ночь, кончится это невозможное дело, и параллели больше не пересекутся. Она вернется в свою жизнь, в свою квартиру, в свою “Тойоту”, и все станет так, как и должно быть. Возможно, она еще пару раз приедет на его ковровый диван и даже останется на выходные, и все. Он знал это так же твердо, как если бы она сама ему сказала.

Ну что ж. Плакать не станем. Переживем.

— Ладно, — произнесла Алина, зевая, — тогда я заберу какую-нибудь одежду и приеду. И без машины мне тошно. Я не умею жить без машины. Ты мне скажешь, когда я снова смогу получить свободу передвижений.

— Скажу, — пообещал он и улыбнулся.

Черт их разберет, эти параллели. Может, прав был именно Лобачевский, а капитан Никоненко не прав?

* * *

— Присаживайтесь, пожалуйста, — вежливым тоном, от которого замерзла бы вода в вечно теплой реке Нил, сказала секретарша, — Дмитрий Юрьевич просил немного подождать. Кстати, куртку можно повесить сюда.

Она распахнула тяжеловесную дверь шкафа, прямо в глаза сверкнувшую благородной полировкой. Сидорин поежился. Внутри шкафа внушительно располагались какие-то веши, и он потерянно оглянулся на секретаршу.

— Сюда, пожалуйста. — Видя его замешательство, она ловко и незаметно выдернула куртку у него из рук, сделала какое-то движение, от чего внутри оказались деревянные плечики, и убогая сидоринская куртка повисла в шкафу, тоже обретя нелепую значительность.

— Садитесь.

Он покорно сел в кожаное кресло и тут же пожалел об этом. Колени моментально оказались приблизительно на уровне глаз, ботинки, которые он на днях забрал из починки, выдвинулись далеко вперед, брюки задрались, и он даже не мог посмотреть, не торчат ли из-под них голые ноги.

Примерно в двенадцать часов ему в больницу позвонили из приемной Потапова, и официальный мужской голос сообщил, что “Дмитрий Юрьевич ждет к двум часам”.

— Успеете? — спросил голос, как бы сомневаясь.