Большой формат: экранная культура в эпоху трансмедийности. Часть 2

Когда Г. Лебон дает характеристику массы, то он невольно поддается существующей в социологии традиции, а именно, позитивистской традиции. А она, эта традиция, еще не позволяет осознать, какие слои массового сознания активизируются в ситуации катастрофы. Так, Г. Лебон совершенно обошел вопрос о способности массы воспринимать историческое событие на уровне архетипа и мифа, т.е. в соответствии с активизировавшимися в ситуации распада ранними слоями сознания. Без этого нам не объяснить природу сакрализации революции или восприятия революции как явления религиозного. Нам придется различать революцию как реальное историческое событие и восприятие революции, в процессе которого она наделяется сакральной аурой. Что для этой ауры характерно? Для нее характерно то, что ее содержанием являются образы апокалиптики и хилиастические представления. Апокалиптика – это древнейшие представления о прошлом, настоящем и будущем, чем в наш век науки занимается философия истории.

Немаловажным обстоятельством для понимания апокалиптики является то, что она предстает в образах фольклора, а, следовательно, имеет тесную связь с сознанием массы. Апокалиптическое представление связано с концом этого мира, в котором человек сталкивается с рабством, бедностью и унижением и наступлением иного мира, в котором все неприятное исчезает. Но этот акт перехода не будет безоблачным, а будет катастрофическим и болезненным. Но все неприятное придется пережить. Вот как, например, представлен обновленный мир в одной из апокалиптических версий. «И откроется бегемот на своей земле, и левиафан выйдет из моря, и оба могучие морские чудовища, созданные мною в пятый день сотворения мира и соблюдаемые на это время, будут тогда пищей для всех остающихся. И будет земля в 10 000 раз давать плод свой, и на одной виноградной лозе будет 1000 ветвей, и на каждой ветви 1000 кистей, а каждая кисть будет приносить 1000 ягод, а каждая ягода даст кору вина. И те, которые голодали, будут роскошествовать, далее каждый день будут они видеть чудеса. Ибо от меня будут исходить ветры, чтобы от утра к утру приносить с собой запах ароматных плодов, и в конце дня облака будут орошать приносящей исцеление росой. И в это время сверху опять будут падать запасы манны, и они будут есть ее в те годы, ибо они пережили конец» [169].

Конечно, трудно ожидать, что прорыв древних образов и представлений произойдет в чистой форме. Это всегда смесь фрагментов из разных представлений и образов. Так, апокалиптика обычно активизируется вместе с хилиастическими ожиданиями. Эти ожидания связаны с наступлением тысячелетнего царства с торжеством добра на земле. Что очень важно, новый мир возникает не где-то в потустороннем, а в посюстороннем мире. Он появится на этой земле в чувственных формах. Вот эти самые апокалиптические и хилиастические представления и вторглись в восприятие революции, причем, не только массой, но и интеллигенцией. То обстоятельство, что после катастрофы, т.е. революции наступит блаженство, порождало ожидание революции, желание, чтобы она осуществилась как можно скорей. А то обстоятельство, что она предстанет катастрофой, порождало перед ней одновременно страх.

Надо сказать, что именно так революция в романе М. Горького и воспринимается. Она и радует, и пугает. Она радует и привлекает не только «избранный народ», под которым следует подразумевать пролетариат, но и остальные слои общества. Не случайно критически воспринимающий большевизм Самгин все же помогает большевику Степану Кутузову. Не сочувствуя революционерам, он выполняет их поручения, за что и преследуется полицией. Революции в России сочувствуют даже те, против которых она, собственно, и направит свою ненависть. Так, в романе упоминается о том, что Савва Морозов тоже помогает большевикам. С другой стороны, поскольку революция – это катастрофа, она порождает страх перед убийствами, жестокостью и насилием, что уже очевидно по тому, как в России распространяется террор.

Вот за всеми этими представлениями, во власти которых оказывается масса, стоит миф. Отчасти в христианском или новозаветном, отчасти еще в старом иудейском выражении. Спрашивается, почему же в сознании массы в России возрождается миф в его древней иудейской форме и какое отношение к этому имеет М. Горький? В свое время С. Булгаков, отошедший от марксизма, утверждал, что Маркс подает руку древним анонимным апокалиптикам [170]. Именно С. Булгаков диагностировал прорыв древних слоев сознания (которым, кстати, так интересовался С. Эйзенштейн) в представлениях массы о революции, утверждая, что в предреволюционной ситуации граница между историческим и эсхатологическим стирается.