Большой, маленький

— Я не знаю, — бездумно ответил он, чувствуя себя не в силах противостоять охватившей его сонливости. Он попытался задуматься над более определенным ответом, но вместо этого погрузился в сон. Она нервно заворочалась и он снова очнулся ото сна.

— Что?

— Я думаю об Обероне, — спокойно сказала она, уткнувшись лицом в подушку. Он приподнял ее и она, спрятав лицо у него на плече, всхлипнула. Он погладил ее волосы, мягко погрузив в них пальцы. Она очень любила, когда он ласкал ее так, пока она не заснет. А когда она уснула, он обнаружил, что лежит, уставившись в блестящий иллюзорный потолок, слегка удивленный своей бессонницей и ничего не зная о написанном правиле, согласно которому супруг не должен засыпать раньше, чем уснет его жена. Это было правило, о котором ничего не говорилось в его брачном контракте.

— А все-таки, что же насчет того?

Его пригласили сюда, приняли — с этим нельзя было спорить. Но с того времени не было сказано об их совместном будущем, да и сам он не задумывался об этом: он не имел привычки заглядывать в будущее, поскольку его настоящее было таким неопределенным.

Но теперь, когда уже не было неизвестности, он должен был принять решение. Он осторожно положил руки за голову, чтобы не потревожить спокойный сон Алис. Каким он был человеком, если только он вообще был им? Неизвестно, он всегда был никем. Теперь в нем появилось достоинство, характер, симпатии и антипатии. Понравилась или нет ему идея о том, чтобы жить в этом доме, преподавать в школе, заняться религией? Подходило ли это к его характеру?

Он посмотрел на смутно белеющую цепь снежных вершин, которые напоминало тело Алис, свернувшейся под простыней. Если он и был личностью, то это она сделал его таким. А если он и был человеком, то очень незначительным, маленький человечек в чьей-то повести, маленькая роль, которую он согласился играть. У него будут свои входы и выходы, он будет участником диалогов. А если человек окажется слишком ершистым, то учителю или кому-нибудь еще не будет до этого никакого дела — все будет идти своим чередом.

Он внимательно прислушался к себе, пытаясь обнаружить чувство обиды. Но вместо этого обнаружил, что в нем поднимается ностальгия по утерянной неизвестности, анонимности, по бесконечным возможностям, которые она давала; но он также чувствовал рядом с собой ее дыхание и улья большого дома и, ощутив себя, живущим в одном ритме с ними, он уснул, так ничего и не решив.

Когда тени под луной мягко переместились с одного конца Эджвуда на другой, Дэйли Алис приснилось, что она стояла на цветущем лугу, а на холме рос дуб и рядом с ним колючий шиповник. Их ветки так тесно переплелись, что казалось, они крепко обнялись. А в другом конце дома Софи приснилось, что в ее локте была крошечная дверца, которая со скрипом открывалась и сквозь которую проникал ветер, который доставал до самого сердца. Доктору Дринквотеру приснилось, что он сидит за своей пишущей машинкой и пишет следующее: «Есть старое, старое насекомое, которое живет в земляной норе. Однажды в июне это насекомое надевает свою летнюю соломенную шляпку, берет свою дудочку, посох и фонарик и, подобно червяку добирается до лестницы, которая ведет в дверце в голубое лето». Это показалось ему чрезвычайно важным, но когда он проснулся, то не смог вспомнить ни слова, как ни старался. Матери, спавшей рядом с ним, снилось, что он не в своем кабинете, а с ней на кухне, а она вынимает из духовки протвинь с чем-то коричневым и круглым на нем. Когда же он спросил ее, что это такое, она ответила: «Годы!».

КНИГА ВТОРАЯ СЕКРЕТ БРАТА СЕВЕРНОГО ВЕТРА

I

После смерти Джона Дринквотера Виолетта, будучи не в состоянии вынести это горе или даже поверить в случившееся в свои тридцать лет, надолго удалилась в комнаты верхнего этажа. Ее густые темные волосы покрылись преждевременной сединой, она еще больше похудела, так как внезапно полностью потеряла аппетит — все это делало ее старше не по годам, хотя она не выглядела старой. Ее кожа была гладкой и оставалась такой еще много лет; темные подвижные глаза никогда не теряли своего молодого блеска и невинности — именно это Джон Дринквотер впервые увидел в них в прошлом веке.