Большой марш (сборник)

Каштановые волосы ее поредели, проблескивали сединой, во рту, когда она говорила, зияла чернота – выпали зубы, лицо обтянулось, пожелтело, на шее висели дряблые складки. Совсем старуха – а ведь ей всего сорок пять лет! Такая плата за всё, что вынесено, пережито… В сорок первом пропал на фронте отец. Потом взяли Василия. Потом – немцы, пришлось всё бросить: дом, сад, имущество, уходить пешком под Борисоглебск, жить там в деревне, у чужих людей, надрываться на тяжелой мужской работе, и всё это время, каждый день, каждый час, болеть душой о сыне – целый ли он? – мучаться тревогами и надеждами от одного его письма до другого. А это ее нынешнее существование в испепеленном городе? Хоть и есть угол, крыша над головой, а легко ли? Вода из уличных колонок только нынешним летом пошла, а то все население с ведрами на реку ходило. Зимой тропинки и спуски обледенелые, наберет человек ведра, идет-карабкается на гору, где-нибудь уже на самом верху поскользнулся, упал – и весь его труд даром, начинай всё сначала… Всего нехватка, за всем долгие очереди – за хлебом, за керосином. Работа у матери по суткам, на жаре, на морозе. До войны была счетоводом, но на этом сейчас не прожить, не прокормиться; с освобождения города – путевой рабочей на станции, возит балласт, поднимает рельсы, орудует и киркой, и ломом. Руки от такого труда – жесткие, точно на них не кожа, а скорлупа, потрескавшиеся. Зато – рабочая хлебная карточка, дрова и уголь по повышенной норме, как всем железнодорожникам, прикрепление к спецстоловой, спецодежда, время от времени дополнительные ордера на что-нибудь. Один раз выдали простынный материал, недавно – три метра синей диагонали; хотела пошить себе юбку, да хорошо, что раздумала, сберегла, будет теперь из чего сладить Василию брюки, малость приодеть его на гражданский лад: хватит ему таскать на себе армейское…

К вечеру пришел Павлин Аркадьич, – дородный, щекастый, на коротких, толстых, колесом выгнутых ногах, в офицерском кителе, хотя в армии, как сразу же понял Василий, не служил, все четыре года прокантовался в тылу, незаменимым работником на «броне». Краткой улыбкой одних только губ изобразил свою радость по поводу возвращения хозяйского сына. А глаза его и всё остальное лицо не улыбались, взгляд был всё время напряженный, присматривающийся, не теряющий какой-то внутренней бдительности, в которой, как видно, Павлин Аркадьич находился каждую свою минуту. Василий, поглядев на него раз, другой, вполне его разгадал: да, таким людям есть чего опасаться, отчего всегда быть начеку, постоянная недремлющая бдительность для них – уже неразлучная привычка: во-первых, везде сразу же всё правильно понять и ничего существенного для себя не упустить, а, во-вторых, важней того, не сделать бы какой оплошки, не влипнуть бы ненароком во что-нибудь себе не нужное.

Возвращение фронтовика под кров родного дома полагалось празднично отметить.

– Ничего, всё у тебя устроится, обладится… Главное, что живой… – тягуче, на разные лады повторял Павлин Аркадьич, хрустко закусывая желтым антоновским яблоком. – Это даже на руку, что ты инвалид… Инвалидам – льготы, пособия… Бедовать не будешь… Я так думаю, ты ведь не пустой из Германии ехал, кое-что ведь привез, так?

– А что можно привезти?

– Мало ли что… – неопределенно ответил Павлин Аркадьич, жмуря мелкие глазки в глубине пухлых век и надбровий. – Часы, например… Полторы тыщи за штуку, с ходу… Иголки… А иголочка на базаре – червончик. Машинная – так та и вовсе тридцаточку… Кремешки для зажигалок – тоже хороший товар. Ни веса, ни места, штук триста в одном спичечном коробке, а хватают – только покажи, десять хрустов штучка…

– И мыслей этих не было, – сказал Василий, умом понимая выгоду такой коммерции, а в душе почему-то нисколько ею не соблазняясь.

– А надо, надо было иметь… – наставительно прогудел Павлин Аркадьич. – Парень ты молодой, женишься, детишки заведутся… Сколько всего нужно… Попробуй, добудь, – это, брат, долгие годы, великие труды… А так бы – одним ударом, р-раз – и в дамки… Лопух ты, лопух…

Брови Павлина Аркадьича были осуждающе насуплены, весь вид его говорил – уж он не вел бы себя там лопухом, притащил бы всё, что стало дефицитом, за чем гоняются на рынках: и бритвенные лезвия, и зажигалки, и кремни для них, и иголки, и нитки, и много чего другого…