Большой план апокалипсиса. Земля на пороге Конца Света

Правда, об этих страницах биографии «великого вдохновителя русского революционного движения» советские источники не упоминали, врать не стану, но, случалось, имена Герцена и Ротшильда все же звучали в унисон и у них. Вот, например, советский писатель Эйдельман,[487] посвятивший себя истории XIX столетия, в «Рассказах о «Колоколе»», появившихся в конце 1960-х гг., задавался судьбоносным вопросом: «Трудно представить, как это в 1853 г. Герцен решился создать Вольную типографию в Лондоне! Со средствами, помещением, русским шрифтом было, конечно, нелегко, но дело даже не в этом. Как на такое дело решиться?» Действительно, как, и главное, на какие шиши, повторяю я вслед за Эйдельманом, утирая украдкой слезы умиления. А на средства, хранившиеся в банке Ротшильда, отвечает нам сам Эйдельман. Правда, миллион франков (на минуточку), хранимый Герценом в банке Ротшильда, он упоминает в иной связи, когда искренне восхищается находчивостью российских корреспондентов Александра Ивановича. Те, оказывается, чтобы обдурить косолапую царскую охранку, слали письма не на лондонский адрес штаб-квартиры правдоруба, а прямиком в контору Ротшильда. Нет, правда, я сейчас разрыдаюсь. Автор пишет: «Порой среди векселей и счетов клерки Ротшильда находили письма на имя m-r Herzen, m-lle Olga (дочь Герцена) или m-r Domange (сотрудник Герцена). Эти письма быстро находили адресата: финансовая империя Ротшильда была столь внушительна, что одно только имя короля банкиров ограждало конверт от тех «историков», которые, по словам Герцена, «изучали самую новейшую историю по письмам, еще не дошедшим по адресу». На мой взгляд, это самое настоящее чистосердечное признание, хоть и вырвавшееся, похоже, невольно, в запале.

И не спешите метать в меня кирпичи. Хочешь разжигать бунты, да пожалуйста, сколько угодно, я ничего не имею против. Я лично негативно отношусь к тем «денежным мешкам», кто, вскарабкавшись на самый верх, строит персональное благополучие, сея внизу нищету и пороки. Но когда революции против одних мироедов организуются на средства, любезно предоставляемые их конкурентами, это, простите, уже не революции, а просто грязная борьба за бабки и власть. И если Герцен не понимал этого, то, по меньшей мере, не был столь прозорливым мыслителем, каким его принято считать. А ежели Герцен понимал…

Считается, по приезде в Европу будущий издатель «Полярной звезды» и «Колокола» придерживался умеренных левых взглядов, самодержавие не переносил на дух, но и буржуазию, с ее неизлечимой страстью к обогащению, не жаловал, а старушку Европу полагал загнивающей и потому обреченной. Мол, весь порох у нее то ли вышел, то ли отсырел. Говорят, будто его книга «Письма из Франции и Италии» повергла приятелей-западников в шок, мол, ну и ну, оказывается, среди нас затесался карбонарий? Февральскую революцию во Франции (1848) Герцен, как и Маркс, встретил с восторгом, наконец-то, началось, ну, держитесь теперь. Когда же Луи-Наполеон, на которого революционеры отчего-то возлагали большие надежды, вместо обещанных свобод открыл по революционному электорату пальбу изо всех стволов подходящих калибров, отчаявшийся Герцен буквально упал в объятия радикалов, отца анархизма Прудона, а позже и Гарибальди.[488] Результатом этого знакомства стало эссе «С того берега» (1850), в котором Александр Иванович окончательно распрощался с прежними либеральными взглядами, а заодно заговорил о России как надежде всего прогрессивного человечества. Преисполненный мыслями о том, что у покинутой им Родины уникальный путь и, кроме как на нее, прогрессивному человечеству рассчитывать не на кого, Герцен перебрался в Лондон. А куда же еще…

Там, на берегах Темзы, при поддержке все того же дружественного Джеймса Ротшильда, он наконец-то воплотил свою давнюю мечту, организовал Вольную русскую типографию. Цели задекларировал открыто, пообещав авторам из России свободную трибуну, которой дома не было вследствие чрезмерного пристрастия Николая к гаечному ключу, которым он то и дело что-то закручивал. «Присылайте что хотите, все писанное в духе свободы будет напечатано, — призывал Герцен будущих авторов. — Быть вашим органом, вашей свободной, бесцензурной речью — вся моя цель».