Большой Приз Монте-Карло

Этой игрой с табло мастерски руководил Уголини. Организовывал он её просто образцово. Его замерам времени я верил безоговорочно, поскольку полагался на его прошлый гоночный опыт.

Я знал, что Уголини не делал подвохов с целью подгонять меня. Желая видеть меня на втором месте, он не стал бы сообщать мне, что я потерял на круге три секунды. Однако, я знаю и таких, кто в подобной ситуации, дабы подогнать Вас, сообщает, что Вы отыграли одну секунду… и поэтому должны идти еще быстрее.

Уголини был достаточно умен, чтобы понимать, что подобный трюк удастся лишь однажды, зная, что за него придется поплатиться тем, что в следующих гонках гонщик уже не будет доверять информации из своих боксов.

Так, на семидесятом круге я узнал из второго табло, что Миерес шел четвертым, отставая от меня на три секунды, о чем я и сам знал, поскольку видел его в зеркалах заднего вида, Кастелотти – пятым в 21-ой секунде, а Бера – шестым в 57-ми секундах позади меня. О других меня не информировали, поскольку они уже отставали от меня как минимум на круг. Кстати, информация, которая считывается на скорости, должна быть простой, чтобы гонщик мог ее понять.

Несмотря на то, что на трассе во многих местах были масляные пятна, я постоянно придерживался установленного для себя диапазона времени и каждый круг регулярно проходил в интервале 1'46,5"–1'47". Проходя шикану помедленнее из-за масляного пятна, я успевал замечать появившиеся на левом тротуаре следы от шин – здесь гонщики считали возможным заезжать на тротуар, чтобы не потерять скорость – тем лучше или хуже для них! Я же придерживался классического мнения о том, что автомобили построены так, что могут ездить по проезжей части, а не по тротуарам.

После неполных двух часов езды становилось все жарче и жарче. Я чувствовал, что мое лицо сделалось липким от пота. Я знал, что оно, должно быть, стало черным, как у угольщика, поскольку открытые колеса монопостов щедро бросали мне в лицо дорожную пыль и мелкие частички резины от шин, подвергавшихся тяжелому испытанию ездой в поворотах.

Хуже всего было то, что часть этой пыли попадала мне в рот. Мои горло и небо были словно в огне. Я неистово мечтал о стакане воды, как путешественник, в полдень заблудившийся в Сахаре.

Несмотря на то, что во время гонок было ли мне холодно или жарко, лило ли на меня как из ведра, или палило солнце, я научился отодвигать все это на второй план благодаря какому-то заклинанию, которое мне всегда помогало. Так, например, здесь в Монако я повторял:

«Сдохну от жажды… ох, сдохну».

И все же, увидев перед одним из боксов механика, жадно пившего из бутылки, моя железная выдержка чуть не отказала. Я был просто вне себя, мне страшно захотелось остановиться. Неужели нельзя было напиться за боксами, не провоцируя нас, гонщиков?

Увидев стоявший на трассе синий «Гордини» Байоля, без всякого суеверия я произнес: «Нас уже лишь тринадцать», и спокойно констатировал, что все четыре «Феррари» еще находились на трассе. Фарина – в круге позади меня, Скелл – в трех кругах, а Поль Фрере, в середине гонки заменивший Таруффи – возможно, совсем далеко из-за многочисленных проблем с коробкой передач, но, несмотря на это, он все еще находился на трассе.

И все же число «тринадцать» не принесло мне счастья, поскольку, проходя левый поворот перед Казино, я вдруг заметил, что стрелка указателя давления масла упала до нуля! Только что я закончил 75-ый круг.

Я почувствовал, как сильно застучало мое сердце, и пот залил глаза, хотя мне было очень жарко и до этого. От страха я так вспотел, что вынужден был снять очки.

На мою рубашку попало несколько капель масла, но, обернувшись, никакого дыма я не увидел.

«В картере уже нет масла!»

Эта мысль, словно кинжалом, пронзила мой мозг. Проезжая мимо наших боксов, я едва не остановился.

Впервые после старта я не посмотрел на табло Меацци и прошел шпильку у газгольдера с глазами, опущенными на указатель давления масла. Поворот был правым, но давление не упало! Таким образом, по прошествии целого круга я установил, что давление падало только в левых поворотах.

Рассеять беспокойство мне не удалось, но чувствовал я себя уже получше, словно больной, у которого температура спала с 40 до 38,5 градусов.

Я уже не думал о жажде и об опасности, таившейся в масляных пятнах на трассе, в моей голове вертелась лишь одна мысль, при которой я стискивал зубы и судорожно сжимал руль и рычаг переключения передач:

«Я должен добраться до финиша.»

В левых поворотах я осмотрительно сбрасывал «газ», а потерю наверстывал в правых поворотах, поскольку в них давление масла не падало. Я все поставил на одну карту – на правые повороты у газгольдера и перед станцией, которые проходил с контролируемым заносом всех четырех колес, от чего, как мне позже рассказывали, у зрителей шел мороз по спине.