Большой террор. Книга II

В последнее время мы неоднократно были свидетелями попыток реабилитировать НКВД. Под огонь критики попали люди, которые, исходя из роли, сыгранной этой организацией в проведении репрессий, «непрочь в связи с ликвидацией последствий культа личности набросить тень чуть ли не на все чекистские кадры».[1033] Отметим, что после падения Хрущева появилась целая серия романов и пьес, в которых агенты тайной полиции выведены героями. Например — «Операция „С Новым Годом!“» (М., 1964) и «Я отвечаю за все» (М. Л., 1965) Юрия Германа; «Щит и меч» (М., 1965) Вадима Кожевникова; «Улицы гнева» (М., 1966) А. И. Былинова или «Камешки в руке» Салынского.

Параллельно с этим в вышедшем в «самиздате» третьем выпуске сборников «Преступление и наказание», посвященном разоблачению палачей сталинских времен, указано, что, например «бывший комендант НКВД Грузии Надрая, специализировавшийся на поставке женщин и девочек для Сталина и Берии, был осужен на десять лет, вышел на свободу в 1965 году и живет в Грузии», что полковник КГБ в отставке Монахов, ликвидировавший несколько сот иностранных коммунистов в Соловецких лагерях в начале советско-финской войны, проживает на благоустроенной даче под Ленинградом, и что попытка исключить его из партии наткнулась на сопротивление тогдашнего первого секретаря Ленинградского обкома Толстикова; что бывший заместитель начальника КГБ Тимирязевского района Москвы А. В. Сугак, «особенно свирепствовавший, преследуя врачей-евреев» в 1952 году, получил место заместителя директора Центрального музея Ленина и живет на даче под Москвой и т. д. Аналогично обстоит дело и с доносчиками. Так, например, В. Н. Астров, «автор сотен доносов», в 1966 выпустил книгу «Круча», в которой «вывел под псевдонимами и вновь оклеветал ранее оклеветанных им людей».[1034]

Относительная свобода оппозиции, существовавшая в начале и Даже в середине двадцатых годов, не восстановлена. Внутриполитическое положение СССР на сегодняшний день во многом напоминает то, что было в начале тридцатых годов. Репрессии начались в аналогичном общественно-политическом климате и никаких конституционных или иных гарантий против повторения сталинского террора нет. Советское общество не больше застраховано от рецидивов тирании, чем древний Рим, где на смену Веспасиану, восстановившему здравомыслие на развалинах империи Нерона, пришел Домициан.

Больше того, как раз во взглядах на сталинщину в последнее время наблюдается устойчиво реакционная тенденция. Уже к началу 1966 года осторожно нащупывается путь к восстановлению положительного отношения к сталинской системе правления. «Правда», например, в январе 1966 приветствует «развенчание партией и народом культа личности», но тут же предостерегает: «К сожалению, однако, и в этом деле сказались чуждые марксизму субъективистские влияния, нашедшие отражения также в некоторых трудах историков».[1035]

В сентябре 1966 года Уголовный кодекс пополнился статьей 190-ой, карающей в своем § 1 «систематическое распространение в устной форме заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, а равно изготовление и\или распространение в печатной или иной форме произведений такого же содержания», а § 3 «организацию, а равно активное участие в групповых действиях, нарушающих общественный порядок или сопряженных с явным неповиновением законным требованиям представителей власти».[1036]

Цель этого законодательства, проливающего определенный свет на характер послехрущевского руководства — пресечь протесты против несправедливостей типа процесса над Синявским и Даниэлем. На это указывали советские писатели и ученые.

Выступая на пленуме итальянской компартии (ноябрь 1961), сенатор-коммунист Секкиа сказал: «Путь, приведший к казням членов КПСС, был долгим. Он начался не в 1937 и не в 1934 году, а гораздо раньше — когда меньшинство было лишено права выражать свое мнение. Меньшинства были изолированы, взяты под подозрение, затем исключены из партии и ликвидированы».[1037] С другой стороны, мысль о разрешении нескольких мнений внутри партии получила резкий отпор на XXI! съезде КПСС, и с тех пор о ней никто не упоминал.

Но вместе с тем нынешнее положение в СССР отличается от положения тридцатых годов: партийный энтузиазм выветрился, остались только инерция, сила привычки и прежние институты. Если стать на эту точку зрения, то советский режим может показаться чем-то наподобие монархий начала XIX века: они были величественны и могущественны, но их сердце уже перестало биться; осталась только оболочка, которая лопнула, уступив путь демократии.

Более того, сталинская хозяйственная система могла действовать лишь при условии суровых политических и полицейских ограничений — подавления потребительского спроса и замены экономических стимулов тактикой кнута. В эпоху угля и стали она еще была пригодна, но ей весьма трудно совладать с современной техникой. Давление экономических факторов требует коренных перемен, а не мелких реформ, которые были проведены в последнее время.