Большой треугольник! или За поребриком реальности! Книга первая

Прапорщик Паша сказал, что он сходит в мою камеру и принесёт мне полотенце, мыло, зубную пасту и щётку — словом, то, что было положено иметь в карцере.

После того как меня переодели в карцерную робу, меня завели в камеру карцера. Это было помещение примерно 2,5 на 2,5 м, с зарешёченным небольшим окном под потолком, бетонным полом, парашей, умывальником, вода в котором включалась с коридора, железной нарой, на день сложенной и пристёгнутой к стене, небольшим железным столиком, торчавшим из стены, и железной табуреткой на одной ножке, забетонированной в пол так, что на ней с трудом можно было сидеть и едва разместиться. Оставалось возможным либо лежать на бетонном полу, либо весь день находиться на ногах. Плюс ко всему от подъёма до отбоя в карцере играла музыка — одна из FM-радиостанций. Заключённые требовали положенное по закону радио, и оно было включено на такую громкость, что нельзя было услышать собственный голос.

Кто-то — дежурный или баландёр — постучал в дверь и крикнул: «Обед». Предполагая, какое тут питание, я решил воздержаться. Также в карцере нельзя было курить и иметь при себе спички и сигареты.

Вечером, за пять минут до отбоя, который был в 21:30, открылась дверь и меня вывели для получения на ночь матраса, подушки и одеяла. А дежурный по этажу в присутствии офицера — ДПНСИ — осмотрел помещение карцера на предмет запрещённых вещей и отстегнул от стены нару в горизонтальное положение.

Я получил матрас, больше напоминавший грязный, зашитый и почти пустой мешок, такую же подушку и две трети одеяла. Зашёл в камеру карцера, разместился на отстёгнутой наре и уснул.

Хотя было лето, в помещении карцера было прохладно, поскольку это был полуподвальный, цокольный этаж.

Утром я проснулся раньше подъёма. Потом открылась дверь, и я сдал матрас, подушку и одеяло. А дежурный в присутствии офицера обыскал помещение и пристегнул нару к стене. Включилась музыка. Баландёр предложил хлеб, сахар, кипяток, кашу, из которых я взял кипяток и сахар (пластиковую ложку и кружку мне принесли вместе с полотенцем, мылом, зубной пастой и щёткой).

Примерно через полчаса меня заказали на суд, вывели из камеры карцера, поменяли робу и тапочки на мои брюки, рубашку и туфли. Я переоделся, и меня отвели на боксики — ожидать отправку в суд в числе других. К этому по закону мне была положена ещё и баня.

Баня предоставлялась заключённым раз в неделю, в том числе при нахождении в карцере и сразу после отбывания суток и освобождения из карцера. Поскольку из карцера я ездил на суды, баня мне была положена перед каждым выездом.

Я направился в баню, после чего дежурный закрыл меня в бокс. А через некоторое время корпусной через подземный туннель перевёл меня в одну из клеток этапки, куда с разных корпусов прибывали подсудимые и откуда летом происходили отправки на суды. С течением времени стали приводить подсудимых — и клетки начали заполняться. Я попросил корпусного принести из камеры мой портфель, в котором, помимо тетради и ручек, находились галстук и пара комплектов новых белых рубашек.

Содержание в карцере среди самих заключённых считалось если не престижем, то свидетельством арестантской порядочности. И многие пытались попасть туда сами, провоцируя администрацию, для поднятия собственного авторитета. Но администрация это понимала и туда их не сажала. А других сама администрация закрывала туда для организации легенды так называемой арестантской порядочности.

Подсудимые, проходившие со мной по делу, или те, по делу с которыми проходил я, здоровались, крепко жали мне руку, предлагали бутерброды, кофе… — что у кого было. Через некоторое время всех четырнадцать человек доставили в кинотеатр, в суд, и Лясковская продолжила слушание дела.

Но в этот день — в пятницу — судебное заседание не состоялось: отсутствовал один из адвокатов. В течение часа секретарь несколько раз звонила ему на мобильный, но телефон был выключен. Лясковской ничего не оставалось делать, как отпустить участников процесса до понедельника. Как позже потом объяснил адвокат, ему пришлось срочно везти ребёнка в больницу.

Подсудимых снова доставили в СИЗО. Меня разместили в отдельный боксик, и через некоторое время корпусной сопроводил меня в карцер. Прогулка уже закончилась, обед прошёл, и я оставшийся день и время после ужина, на который взял кружку кипятка, провёл, то сидя на железной табуретке, то передвигаясь из угла в угол под орущую музыку радиостанции. Вечером, по отбою я также получил то, что называлось матрасом, подушкой и одеялом. Дежурный отстегнул от стены нару, и я лёг спать.

На следующий день утром меня вывели на прогулку. Прогульщик дал мне две сигареты и черкаш с несколькими спичками, завёрнутые в целлофановую плёнку. Видимо, это и был «грев», собираемый смотрящими и теми, кто называл себя представителями блатного мира, для карцеров — как говорилось, «на яму».