Большой треугольник! или За поребриком реальности! Книга первая

Теперь все судьи Верховного суда смотрели на меня. В зале была тишина. Я сделал паузу, переводя дыхание. В комплекте с переданными адвокатом судьям Верховного суда документами содержалось несколько листов дополнения к моим показаниям о моём первом знакомстве в начале 90-х с рэкетом, о том, как в небольшом городе Западной Украины рэкетиры окружили отделение банка, в котором за проданный товар я получал наличные деньги, и охранник банка, видя это, сопроводил меня через площадь к начальнику милиции города, и тот фактически отговорил меня писать заявление.

— Ты можешь написать заявление. Ты уедешь, а твои родственники останутся здесь. Мы сможем посадить только одного. Но через три года он будет дома. Можно разрешить вопрос мирно. Мы тебя сопроводим из района, с парнями поговорим. Решай сам.

И письменные показания по этому поводу моей первой супруги, ее сестры, мамы и даже соседей о развернувшихся тактических действиях по запугиванию в селе на Заречной улице, когда около мазаных белых хат за голубыми крашеными заборами появились иномарки с тонированными стёклами, а на лавочках — те же парни в кожаных куртках. И потом — ловля меня за пределами района, в соседнем городе, по гостиницам — рэкет как неотъемлемая часть бизнеса, которую теперь ни следствие, ни суд в упор то ли не видели, то ли не хотели видеть, квалифицируя уплату дани как финансирование банды.

Все эти собранные и переданные Верховному суду адвокатом показания не имели прямого отношения к рассматриваемому делу и могли быть сразу отклонены Верховным судом как доказательства. Поэтому я не стал обращать на эти материалы внимание Верховного суда, а перешёл к заключительной части предоставленного мне слова.

— Ваша честь, — обратился я к судьям Верховного суда, — в материалах дела нет ни одного доказательства моей виновности в инкриминируемых мне преступлениях, и предъявленные обвинения не нашли подтверждение в суде. А показания уже осуждённых, теперь положенные в основу обвинительного приговора мне, по нормам УПК не могут являться доказательствами, поскольку получены во время административного ареста при допросе подозреваемых в качестве свидетелей и с применением физического насилия, о котором, отказавшись от этих показаний, заявили указанные лица, подтвердив мои показания о собственной невиновности на следствии и в суде. Помимо этого, они менялись не только с каждым допросом, но даже в течение одного следственного действия по времени, обстоятельствам и событиям, с единственным соответствием: фамилия Шагин ещё раз свидетельствует, как в отношении меня фабриковалось уголовное дело. Его материалами доказано, что я не имею никакого отношения к преступлениям, за которые осуждён, и сам являюсь потерпевшим от действий инкриминированной мне банды. На этом основании приговор Апелляционного суда г. Киева, которым я приговорён к пожизненному заключению, прошу отменить как незаконный. Дело в отношении меня прекратить. Из-под стражи меня освободить.

Я поблагодарил за внимание и сел на место. В зале ещё некоторое время сохранялась тишина. Мама смотрела на меня плачущими, но, казалось, уже счастливыми глазами. Судьи Верховного суда выслушали ещё нескольких подсудимых и их адвокатов и удалились в совещательную комнату.

— Встать, суд идёт!

Лысак оглянулась на меня. Не прошло и десяти минут, как судьи Верховного суда вышли из комнаты и заняли свои места. Судья-докладчик с редкими жирными седыми волосами, лежавшими и торчавшими в разные стороны на макушке, огласил: «Приговор оставить без изменений, ходатайства и кассационные жалобы без удовлетворения».

— Они выходили туда попить кофе, — смотря на меня с ужасом в глазах, сказала Лысак.

— Встать! — скомандовал секретарь.

Судьи Верховного суда приготовились покинуть свои места. В это время моя мама была уже у клетки. Она упала на колени перед решётчатой дверью и держалась руками за металлические крашеные прутья. В её глазах были горе и боль. Я стоял напротив мамы в наручниках, перестёгнутых наперёд, и старался оторвать её руку от решётки. Потом обернулся назад и увидел Владимира Тимофеевича, складывавшего документы в свою малиновую папку из кожзаменителя. Он повернулся лицом в мою сторону. Его губы были сухими, а глаза, казалось, блестели от спиртного, без которого он не посещал судебные заседания.

— Это он во всём виноват! — то ли от непонимания произошедшего, то ли от непонимания, как такое может быть, вырвался из меня внутренний голос. И от этих слов Владимира Тимофеевича, казалось, отбросило назад.

— Я не виноват, это всё они, — раздался голос впереди, левее от меня. И я увидел Маркуна, в глазах которого, казалось, был страх. Он кивнул в направлении стоявшего за столом прокурора и проходивших мимо стола судей.

Мне вдруг стало стыдно за свои слова в сторону адвоката, который сейчас быстро, за проходившими гуськом за маминой спиной судьями направился к выходу из зала.

— Правильно, Игорёня, бей своих, чтобы чужие боялись! Гондоны! — громко добавил Леонид, глядя то ли в сторону стоявших в клетке, то ли в сторону пустых стульев суда.