Большой укол

Квартира однокомнатная. Видно, что хозяин птица невысокого полета, но не окончательно опустился. Оставалось определить на глаз, женат он или нет. Проще всего это сделать в ванной. На заляпанной стеклянной полочке, перед тусклым зеркалом, стоял на две трети опорожненный флакон одеколона «Саша» и помазок с окаменевшей пеной во вздыбленных волосах. Труба сушилки обмотана черными носками. На раздвижной вешалке вафельное полотенце.

Кухонное окно без занавесок. В меру запущенная газовая плита. Нет, постоянная женщина здесь явно не живет. Хотя, кто их знает, женщин.

Телевизор. Мебельная стенка, складной диван. Три полки предельно разношерстных книг.

Пока я таскал его за собой по квартире, он царапал себе глаза и орал, ныл, хныкал: «Что это?! Что со мной?!»

Мне стало это надоедать, я грубо усадил его на стул посреди комнаты, лицом к окну и, прикрутил бельевой веревкой к этому стулу намертво. Сам уселся на диван. Он (не диван) сразу же сменил пластинку и стал звать меня. «Где ты? где ты? где ты?». И это было понятно. Я стал для него последней нитью, связывающей с прежним, видимым миром.

Без всякого удовольствия покалечил я этого человека и больше всего сейчас сожалею о том, что не дано мне возможности, хотя бы в одном случае из десяти, восполнять то, что мною отнято.

Путь на восьмой этаж, в эту однокомнатную квартиру, дался мне нелегко. По моему тяжелому телу текли потоки пота. Дыхание должно было успокаиваться, но не успокаивалось. Подошвы горели. Ко всему я не был полностью уверен, что проник в квартиру несчастного холостяка незаметно. Попытался во всех деталях восстановить в памяти последние час–полтора, но получившаяся картина меня не успокоила. Мне кажется, что никто не обратил на меня особого внимания, но ведь может быть мне это только кажется. Кто знает, если они обратятся с телевизионным призывом к гражданам вспомнить, не попадался ли им утром такого–то числа, очень толстый человек, который…

Мой невольный хозяин — худой, лысоватый, очкастый дядечка, чем–то отдаленно напоминающий Роберта — вдруг как запрыгает, как затрясется на своем стуле, как завоет–завопит что–то страдательное! Кажется, только сейчас он понял, что слепота его, это не шутка, не временное затмение, что это надолго, равно как и всерьез. Из последних сил он рванулся, так, словно верил, что порвав веревки бельевые он порвет и путы темноты. Подвернув во время прыжка ножку стула, рухнул на бок. Больно ударился левым плечом, выругался вдоль паркета, гоня белые шарики тополиного пуха. Очки рухнули с его наморщенного носа и улетели под трельяж.

Я молча наблюдал за ним, не пытался заткнуть ему пасть, дабы его крики не привлекли внимание соседей.

Успокоился.

Под левым виском появилась темная лужица. Кровь? Нет, слезы. Глаза, разучившись видеть, не потеряли способности плакать.

— Ты еще здесь? — глухо спросил он и пуховые шарики затрепетали под столом, трельяжем и телевизионной тумбочкой.

— Здесь.

— Кто ты такой?

— Я не хотел причинить тебе… но по другому было нельзя.

— Чего было нельзя? Чего тебе от меня надо? — в его голосе появилась новая истерическая волна, но он погасил ее.

— Подними меня.

Взвыли покинутые мною диванные пружины, слепец вернулся в вертикальное положение.

— Одень мне очки.

Это требование показалось мне странным. Кряхтя, и заново покрываясь потом, я забрался рукою под трельяж и достал оттуда его окуляры. Старые, немодные, с толстыми стеклами. Минимум минус десять. Стало быть я лишил его лишь малой части нормального зрения.

— Одень.

Укрепив это допотопное устройство на бледной, как вымя мокрицы, переносице, я наконец понял чего он добивался — он хотел вернуть себе чувство собственного достоинства. Пусть он сам ничего не видит, но должен знать, что выглядит нормально.

— А теперь…

Не дав ему договорить, я положил свою ладонь на хрупкое плечо его зарождавшейся самоуверенности.

— А теперь ты будешь слушать меня.

— Кто ты такой?!

— Это ты вряд ли когда–нибудь узнаешь. Тебе достаточно понять, знать, что я могу сделать с тобой все, что угодно.

— Кое–что ты уже сделал, — злобно осклабился он.

— Вот и хорошо, что ты все правильно понял. Теперь отвечай на мои вопросы.

— А если я не буду?

— Буду делать тебе больно. Опять больно. Но надо терпеть эту боль. Глупо упорствовать. Я ведь не стану требовать от тебя государственной тайны.

— Моя работа не связана с государственной тайной.

— Кстати, где ты работаешь?

Он поерзал, поскрипел суставами стула.

— В одной фирме.

— Чем она занимается?

— Да всем. Торговая фирма. То рис, то картон. Кем я там работаю? Можно считать, что сейчас вместо замдиректора.

— Когда ты там должен появиться?

— Не позже одиннадцати.

— Слушай меня внимательно. — Мои пальцы с каждым словом сжимали его плечо все сильнее, — я прибыл к тебе в гости на неделю или чуть больше. Если все закончится нормально, я расплачусь с тобой, тебе не придется нуждаться остаток жизни.

— Ты вернешь мне зрение? — тихо спросил он.

— Нет, этого я сделать не могу, но если ты не будешь мне мешать, то будешь жить лучше многих зрячих. Ты меня понял?

Он молчал.

— Ты меня понял?!

Он все молчал.