Большой укол

После этого приезжали на остров какие–то престарелые сенаторы, и дерзкие журналисты. Их водили по городу, разрешали беседовать с кем угодно и ото всех они слышали только одно: никакого английского учителя в Дьянбе никогда не было. Сенаторы и журналисты увезли с собой свое недоверие к султану, но что толку. Подданных дополнительно впечатлил тот факт, что хозяин ни с кем из высокопоставленных иностранцев встретиться не пожелал. Официальная версия гласила, что он не может отойти от постели умирающего отца. Аборигены, лишенные возможности знать даже официальную версию, видя лишь презрительное невнимание султана к подозрительным иностранцам, еще выше вознесли в своем воображении жирный образ правителя.

Уязвленные парламентарии и репортеры попытались из–за океана уколоть убийственного отца. Они раструбили, что его сын умирает от СПИДа, приобретенного в европейских борделях. Но эти уколы были ничто для укрепившейся репутации султана, даже когда их совместили с упоминанием о том, будто старший брат умирающего, убит, как террорист в Каирском аэропорту. Общественное мнение просвещенного мира разделилось. Некоторые готовы были пожалеть человека, потерявшего из трех своих сыновей полтора, если не больше.

Жизнь в Дьянбе, и в целом на острове вошла в прежнее русло. Какие–то суда, правда, бороздили недружелюбно воды острова; какие–то вертолеты обнюхивали воздух над центральными долинами, но ручьи запрещенного зелья текли по зеленым зарослям и изумрудным волнам и на север, и на запад, и еще куда–то.

А старик все висит.

—Не бойся, — сказал султан. — Ты ведь ни в чем передо мною не провинился, мне это точно известно.

Старик продолжал дрожать.

—Ты ни в чем не виноват, тебе нечего бояться!

Из глаз висящего потекли слезы и начала медленно отваливаться нижняя челюсть, обнажая черные зубы.

Султан глубже чем обычно, втянул воздух.

—Успокойся, тебе ничего не сделают. Ты чист передо мною, ты, как мне сказали, вообще, честный человек.

По глубоким народным морщинам текли ручейки пота и слез, в глазах «честного человека» плавал туман, ноги все еще отказывались его держать.

—Ты ни в чем, ни в чем… — Султан несколько секунд смотрел на этот спектакль смертельного почтения, потом сказал нависавшему над плечом Руми:

—Уберите этого дурака и удавите.

Старик исчез.

Султан заорал на своих метеорологов:

—Мне нужен крестьянин, один, хотя бы один! Один торговец, и один полицейский. И рыбак, тоже всего один. Вы что, не можете на всем острове найти одного крестьянина?!

В тут же отворившуюся дверь ввели еще одного представителя народа. Он тоже отвалялся свое по полу, тоже задыхался от ужаса, тоже трепетал, но на свое счастье, оказался способен понимать, что ему говорят.

—Ты сейчас пойдешь к моему сыну, как тебя зовут?

—Гана.

—Слушай меня внимательно, Гана. Мой сын будет тебе задавать вопросы, ты будешь на них отвечать.

—Во истину буду.

—Он будет задавать тебе разные вопросы и странные, короткие и длинные, но ты на них должен отвечать одним словом: «да» и «нет» или «не знаю».

Крестьянин задумался, разглядывая свои землистые загорелые руки.

—Ты меня понял, Гана?

—Нет…

—Что?!

—Да. Нет. Да. Понял, величайший.

—Хорошо, затверди это в башке своей, если ответишь по другому — умрешь.

—Умру, — спокойно кивнул Гана.

—Теперь подойди ко мне. Ближе, ближе, не надо бояться. Я шепну тебе слово, которое будет у тебя выпытывать мой сын.

Крестьянин очень осторожно, дабы не осквернить телес и одежд султана своим прикосновением, наклонил бритую голову.

—Все отвернитесь и заткните уши!

Все и без команды сделали это.

Убедившись, что никто не подслушивает, султан тихо, но отчетливо прошептал слово дождь.

—Ты услышал?

—Я услышал.